Венчание со страхом
Шрифт:
Он начал было по привычке расстегивать брюки, но остановился. Нет, только не в бедро. Там и так все уже исколото. Сегодня необходимо сделать перерыв. Одна дырочка на сгибе локтя — это же совершенно незаметно. Никто ничего не заподозрит.
Иголка ужалила вену. И его левая рука, бережно уложенная им на стол, начала сразу же мелко дрожать. Вот. ВОТ ОНО. НАЧИНАЕТСЯ. Так быстро! Терпи, ну терпи же! Ну!!
.Шприц покатился и упал на пол. Ольгин наклонил голову, впился зубами себе в правую кисть, подавляя невольный крик боли. Терпи, кругом же полно народу, услышат! Это все сейчас быстро пройдет. Мгновение и…
Молния
Ольгин судорожно ловил ртом воздух, и вдруг ЭТО ПРОИЗОШЛО. Он словно бы спрыгнул куда-то — с себя самого, что ли. Спрыгнул с заоблачной башни, с горной вершины, с грозовой тучи и все летел и летел вниз, кружась, словно лист невесомый, в густой душной Тьме без конца и края.
Мещерский услышал какой-то глухой странный звук — словно что-то тяжелое уронили на пол. Он поднял голову. Показалось, наверное: Или на улице что-нибудь сгружают. Прочел страницы две. Потом его снова отвлекли: из коридора донеслись пружинистые шаги — будто кто-то бежал сломя голову. «Вот как за деньгами тут торопятся, — машинально отметил он. — Давай, давай, господин неандерталец, не то опоздаешь». И опять погрузился в чтение.
Оторвался от работы он только в половине третьего: в кабинете зазвонил телефон. Оказалось, что Павлов. «Ну, ты что, старина, готов? Тогда спускайся вниз, я тут, у вахтерши». Мещерский с облегчением сложил все свои книги, помассировал затекшую поясницу: баста, просветились насчет Олдовайского ущелья и раскопок Луиса Лики. На прощание он решил заглянуть к Балашовой. Подергал дверь ее кабинета — оказалось, по-прежнему заперто. Он прошел по коридору. В институте стояла прежняя чинная тишина. «Все сгинули и побежали деньги тратить. И никакая наука тут не нужна стала», — думал Мещерский, устремляясь в музейные залы. Ему захотелось пройти по ним в последний раз. «Надо мне все-таки найти Нинель. А то неудобно как-то». Дверь, выходящая из зала черепов на лестницу, вдруг с грохотом распахнулась. На пороге появился тот самый незнакомый Мещерскому парень в очках и свитере. Он судорожно цеплялся за косяк худой рукой и силился что-то сказать, но не мог. Лицо его дергалось в нервном тике.
— Вы кто? Помогите… — прошептал он наконец. — Там у окна… посмотрите сами, что там. Я не могу, меня сейчас вырвет.
— Что там такое? — Мещерский замер.
— Посмотрите… Господи, да посмотрите же сами на это!!
Мещерский переступил порог.
Через пять минут он снизу от вахтерши позвонил Кате на работу.
— Это я. Слушай меня внимательно. Беги к Колосову. Прямо сейчас беги. Пусть немедленно едет в Колокольный… да, да, в институт. Тут в зале…
— Сережа, что случилось? — спросила удивленная Катя. — Что у тебя с голосом?
— Тут в зале, — повторил Мещерский. — Я видел только что сам, своими глазами, Катя, слышишь меня? ТАМ БАЛАШОВА. И там полно крови. Ее ударили по голове.
Глава 37
ПРОИСШЕСТВИЕ, КОТОРОГО, КАЗАЛОСЬ, НИКТО НЕ ОЖИДАЛ
Все получилось, как в фильмах Вуди Аллена. Катя сообщила Колосову об убийстве Балашовой. Но как!
— Он на обед отошел. Ему что-нибудь передать? — ответили на ее настойчивые расспросы в розыске.
— Н-нет, благод-дарю
В главковском буфете в этот час было уже мало народу. Катя увидела Никиту возле «общественного» самовара: видимо, снова барахлила буфетная кофеварка и в продаже был только растворимый кофе, который каждый самостоятельно заваривал себе в чашечке кипятком. На столе начальника отдела убийств ждал поднос с едой: Никита приступал к обильной трапезе.
Катя выпалила свою новость. Журчал самоварный кипяток. В чашке вспухала коричневая пенка.
— Кто… тебе звонил? — спросил Колосов.
— Сережа Мещерский.
— Кто такой Сережа Мещерский?
— Мой знакомый. Никита, закрой кран, на пол уже льется!
Он повиновался, как автомат. Пошел было прочь с чашкой в руке. Вернулся. Сел. Катя смотрела на него украдкой. И вдруг в этот самый миг, когда он был сражен этим ударом, унижен, раздавлен неудачей, когда лицо его утратило прежнюю самоуверенность и спокойное сознание своей силы и словно помолодело, поглупело, ей пришла в голову совершенно вроде бы неуместная мысль: «А он действительно ничего. Как на него наши тетки смотрят, когда он идет по коридору. Надо бы…» Она тут же оборвала себя: «Ты просто испорченная. Прямо извращенка какая-то. Разве об этом сейчас надо думать?!» Но внутри снова кто-то хихикнул: «А когда же прикажешь об этом думать? Это жизнь. Коловращение». «Патология это, вот что», — тут же решила Катя и опустилась на стул напротив Никиты. Он смотрел на пластмассовую солонку.
— У тебя что-то много знакомых, Катерина Сергеевна. Слишком.
— Мещерский — друг детства. Он мне как брат. И ты не вздумай его там сейчас терзать. Он ни при чем, наоборот, он нам помочь хотел.
— Чем? — Колосов поднялся медленно и тяжело, как Атлант, взваливающий на себя непосильную ношу. — Вот и продолжение истории. Дождались. Словом, если уж делать, то делать плохо. Так — нет?
— Не знаю. Ты о чем это?
— Так, ни о чем.
— Можно мне с тобой?
— Нет.
— Но мне нужно, я хочу посмотреть на место происшествия!
— Ешь вот лучше. Ты же не обедала.
— Что? Есть? Сейчас?
Он осушил залпом чашку кофе, словно стакан водки! хлопнул. Звякнул чашкой о блюдце.
— Ешь. Сосиски стынут, — и двинулся прочь.
Катя осталась одна за его столом. Взяла вилку, поковыряла салат, разломила сосиску. Помидоры дали сок, и в них не хватало соли. «Бедный Сережка, как он там сейчас?» Картофельное пюре оказалось водянистым на вкус. А вот творожная ватрушка удалась на славу.
В Музее антропологии уже работала оперативная группа из окружной прокуратуры, УВД округа и сотрудников отдела убийств МУРа. Последних Колосов знал преотлично. Они его тоже.
Балашова находилась в том самом зале, где Никита видел те самые разбитые черепа. Лежала навзничь в метре от окна. Бежевое платье ее задралось, обнажая сухие; жилистые ноги в багровых прожилках вен. Правый рукав был вырван и валялся у батареи.
— Ей наносили удары вот этой штукой, — сообщил Колосову Михаил Стрельников — коллега-муровец и давний знакомый. — Найден на полу возле тела. Это местный экспонат. Взяли, видимо, вон с той витрины, что у входа.
— Это рубило, — Никита с ненавистью рассматривал окровавленный, уже упакованный в целлофан камень. — Но другой формы. Не мустьерский.