Вендетта
Шрифт:
— Но мне не нужен такой я! — Мгновенное воспоминание о грудной клетке Олава, разрубленной топором Сигурда, заставило Ская содрогнуться. — У меня в семье уже и так достаточно убийц, так что благодарю покорно!
— Убийц? — переспросила Паскалин, опускаясь в кресло. — Маццери не убивают, они…
— Я видел, — прервал ее Скай, — и Жаклин Фарсезе мне все объяснила. Ее бабушка зарубила кабана, посмотрела в его глаза, узнала кого-то, кто теперь тоже умрет.
Он стукнул кружкой об стол, расплескав кофе.
— Если это не убийство, тогда не знаю, как еще это назвать!
— Нет. Послушай меня.
Паскалин встала, взяла тряпку, проковыляла к софе и, вздохнув, села рядом с внуком. Ночная охотница уступила место уставшей пожилой женщине. Вытирая разлитый кофе, она говорила:
— Скай, мы не убийцы. Животное, которое мы преследуем, и человек, которого оно олицетворяет, уже помечены. Мы не выбираем жертв. Все, что нам остается, — это засвидетельствовать смерть.
Ошеломленный, Скай уставился на нее.
— Но почему?
— Почему? И ты еще спрашиваешь, хотя сам сегодня ощутил силу маццери?! — Она удивилась не меньше Ская. — Ты охотишься, потому что должен. Как и я, как и все мы, ты вынужден охотиться.
Глаза Паскалин светились почти так же страстно, как и ночью.
— Потому что никогда не чувствуешь себя более живым, чем в тот момент, когда случается предсказанная смерть.
Скай покачал головой.
— Не «почему мы охотимся?». Я сам все почувствовал, поверьте. Я просто не понимаю смысла.
— Это из-за того, что ты думаешь своими английскими мозгами, а не корсиканским сердцем. — Она дотронулась до его лба, затем рука коснулась его груди. — Мы здесь, на острове, рождаемся и сразу же видим перед собой могилу. День, когда мы сойдем в нее, известен заранее. Некоторые из нас — очень немногие — избраны свидетелями. Свидетелями смерти. Мы — маццери, призрачные охотники смерти.
Паскалин говорила так же громко, как тогда, когда пела погребальную песнь. Вопрос Ская прозвучал совсем тихо:
— И как долго они еще живут?
— Всегда по-разному. Но обязательно нечетное число дней. Некоторые умирают почти сразу, другие живут какое-то время. Но никогда больше года.
— Вы сообщаете жертве?
Бабушка пожала плечами.
— Нет. Но они узнают. Если маццери проходит мимо на улице, он осеняет себя крестом. Люди толкуют промеж себя. В конце концов Скуадра д’Ароцца начинает собираться у дверей приговоренного, они бормочут его имя, несут гроб. Охотники могут слышать и видеть их.
— И те, кто… Кто убил, кто распознал приговоренного, всегда приходят посмотреть, как за ним явится Скуадра?
— Нет! — с отвращением воскликнула Паскалин. — Так поступает только Эмилия. Только эти Фарсезе упиваются смертью.
«А как же Жаки?» — подумал Скай, но вслух произнес:
— Но почему же не оставить несчастного в покое? — Его гнев нарастал вместе со смятением. — Я думаю, если сказать человеку, что он умрет, и он поверит в это, то так и случится.
— Верно. Но не потому, что ему сказали, а потому, что он был избран.
— Но как же вы можете жить, зная, когда умрете?
Бабушка придвинулась и взяла руки Ская в свои.
— Но мы все знаем это. Каждый рождается, чтобы умереть, и наше имя уже при рождении выбито на могильном камне. По крайней мере, в этом случае у человека есть время подготовиться.
— Так для этого все делается? Предупредить человека, чтобы он готовился?
В этом Скай углядел хоть мало-мальский смысл, но Паскалин покачала головой.
— Нет. Мы охотимся и убиваем не для того, чтобы предупредить. Мы оказываемся там, дабы засвидетельствовать неизбежность смерти. Конечно, если кто-то захочет предупредить… — Она нахмурилась. — Но ты должен помнить, Скай, что большинство людей на Корсике, да и во всем мире, верят в то, что эта жизнь — лишь этап на долгом-долгом пути. Они всегда должны быть готовы к следующему этапу, и неважно, зовут их маццери или как-то иначе.
Скаю по-прежнему очень многое оставалось неясным.
— Значит, если бы я убил того кабана…
— Ты не убил.
— Я мог бы…
— Нет, внучек. — Она сжала его руки. — Я ведь говорила тебе: это не наш выбор. Если бы Джанкарло Орсини был помечен смертью, ты бы убил его. В этом же случае он будет ранен или, быть может, заболеет. Но не умрет.
Голова у Ская шла кругом от всего, что он услышал, от всего, что сделал.
— Я видел, как убивала Эмилия Фарсезе. Я смотрел в ее глаза и понимал, что она, если бы только могла, прикончила бы меня быстрее, чем несчастного кабана.
Он вздохнул.
— Мне повезло, что она только вестник, да? Что она не может выбрать меня, убить меня в том мире?
— Нет, не может. — Паскалин выпустила его руки и отвернулась. — Ну… Обычно не может.
У Ская похолодело внутри. Рука, которую задел клык кабана, запульсировала болью.
— Что вы имеете в виду — «обычно не может»?
Паскалин поднялась, подошла к камину и взяла с полки фотографию своего брата. Черная креповая ткань, укрывавшая портрет, сползла на пол.