Венеция Казановы
Шрифт:
Филипп Соллерс («Казанова Великолепный»):
«Вокруг снуют крысы, заедают блохи. Первая физическая реакция Казы, запертого в темнице, без хлеба и воды, — восемь часов подряд простоять неподвижно, привалившись к маленькому слуховому оконцу. Крыша тюрьмы свинцовая, поэтому в камерах летом невыносимая жара, а зимой ледяной холод. Надо держаться, это ясно, но как? С помощью мысли. Первая констатация: «Уверен, что большинство людей умирают, так и не научившись думать».
Поначалу Казанова решительно не желал осознать всю тяжесть своего положения. Он был убежден в скором освобождении: через нескольких недель, в худшем случае — через два-три месяца. Каждый раз он ложится спать в ожидании того, что назавтра его освободят и отправят домой. Но время шло, и ничего не происходило. И тогда Казанова впервые задумался о побеге.
Джакомо Казанова («История моей жизни»):
«Камеры расположены наверху, по противоположным сторонам дворца: три, в том числе и моя, смотрят на закат, четыре — на восход солнца. У тех, что смотрят на закат, желоб, идущий по краю крыши, выходит во двор палаццо; у тех, что смотрят на восход, он расположен перпендикулярно каналу, называемому Rio di Palazzo. С той стороны камеры весьма светлы, и в них можно распрямиться во весь рост… Пол моей темницы располагался точно над потолком Зала инквизиторов, где собираются они обыкновенно по ночам, после дневного заседания Совета Десяти, в который все трое входят.
Обо всем этом я знал и прекрасно представлял, как все расположено, а потому, поразмыслив, рассудил, что единственный путь к спасению, на котором возможна удача, — это проделать дыру в полу моей тюрьмы; но для этого нужны были инструменты, а в месте, где всякое сношение с внешним миром запрещено, где не дозволены ни посещения, ни переписка с кем бы то ни было, достать их — дело непростое. У меня не было денег подкупить стражника, рассчитывать я мог только на себя самого. Даже если предположить, что тюремщик и двое его приспешников будут столь снисходительны, что позволят себя задушить (шпаги у меня не было), оставался еще один стражник, который, стоя у запертой двери на галерее, отпирал ее тогда лишь, когда товарищ его, желая выйти, произносил пароль. Бежать была единственная моя мысль».
Надо сказать, что тюрьма Пьомби предназначалась для мелких преступников, типа Казановы. Для более серьезных преступников имелись специальные «колодцы» (Pozzi), располагавшиеся в двух нижних этажах Дворца дожей.
Джакомо Казанова («История моей жизни»):
«В том же Дворце дожей, помимо Пьомби, в распоряжении Государственных инквизиторов есть еще девятнадцать ужасных подземных темниц; к ним приговаривают преступников, заслуживающих смерти… Эти девятнадцать подземных тюрем в точности напоминают могилы, но называются «Pozzi», колодцы, ибо там всегда стоит на два фута морская вода, попадающая через то же зарешеченное отверстие, откуда проникает в камеры немного света; размером эти отверстия всего в квадратный фут. Узник, если только не нравится ему стоять целыми днями по колено в соленой воде, должен сидеть на козлах, где лежит его тюфяк и куда на рассвете кладут ему воду, суп и кусок хлеба; хлеб ему надобно съесть сразу, ибо, если он замешкается, жирнейшие морские крысы вырвут его из рук. В ужасающей этой тюрьме, к которой приговаривают обыкновенно человека до конца его дней, и на подобной пище многие доживают до глубокой старости».
С тех пор как Казанова понял, что срок его заключения истечет не скоро, он мог думать только о побеге.
Ален Бюизин («Казанова»):
«Побеги из венецианской тюрьмы, в то время самой надежной в мире, были величайшей редкостью. Хотя узники наносили огромный ущерб, с бесконечным терпением копая, разбирая, ломая, подпиливая полы, стены, двери и оконные решетки, из-за чего в камерах часто приходилось производить ремонт, удачные побеги были делом исключительным. Самое странное, что власти не проявляли особой строгости к беглецам, самое большее приговаривая их к дополнительному заключению от одного до пяти лет, однако при условии, что они не совершили иных преступлений при побеге».
План побега созрел у Джакомо Казановы лишь через одиннадцать месяцев. Он решил пробить пол своей камеры, чтобы попасть в Зал инквизиторов. Найдя в январе 1756 года длинный засов, забытый кем-то на полу, он обточил его о камень, превратив в отличный инструмент. С середины февраля он начал пробивать им пол. В последних числах августа дыра была готова, и побег был намечен на 27-е число. Однако 25-го тюремщик Лоренцо вдруг сообщил Казанове «замечательную» новость: его переводят в более удобную камеру, новую и светлую, где можно будет стоять во весь рост. Вот так новость! Подготовленный побег был сорван.
Ален Бюизин («Казанова»):
«Единственное утешение после стольких бесполезных усилий: он сумел сохранить свою столь трудолюбиво наточенную «саблю»!
Пускай новая камера была бесконечно уютнее первой, Казанова не мог избавиться от опасений, что она станет лишь промежуточным этапом его падения в каменные мешки Дворца дожей, как только будет обнаружена дыра, проведанная им в полу… По счастью, ловкий шантаж спас Джакомо от худшего: он пригрозил донести на своего тюремщика как на сообщника, и тот предпочел смолчать. Хотя все планы были нарушены, Казанова не отказался от побега. Вскоре он разработал новый план. На сей раз он попытается сбежать через крышу Дворца дожей».
В новой камере Казанове удалось установить контакт с неким Марино Бальби, занимавшим соседнюю темницу и попавшим в тюрьму не столько за то, что породил трех внебрачных детей от трех девственниц, сколько потому, что имел наглость их окрестить.
Другим товарищем по несчастью оказался граф Андреа Асквини. Это был семидесятилетний старец, и с ним Казанова обсудил свой новый план побега. Однако граф с важностью, приличествующей его годам, стал уверять, что самое разумное — это остаться в камере и ждать освобождения. Его доводы были просты и на первый взгляд очевидны.
Джакомо Казанова («История моей жизни»):
«Но скажите, с какой стороны станете вы спускаться? Со стороны площади, у колонн, нельзя — вас заметят. Со стороны церкви нельзя — вы окажетесь заперты. Со стороны дворцового двора тоже нельзя — гвардейцы Арсеналотти беспрестанно совершают там обход. Значит, спуститься можно только со стороны канала. У вас нет ни гондолы, ни лодки, которая бы вас поджидала; значит, вам придется броситься в воду и плыть до Сант-Аполлонии; доберетесь вы туда в плачевном виде и не будете знать, куда податься в ночи, чтобы привести себя в готовность немедля бежать. Не забудьте, на свинцовых плитах скользко, и если вы упадете в канал, то непременно погибнете, даже если и умеете плавать: высота дворца столь велика, а канал столь неглубок, что, упав, вы не захлебнетесь, а разобьетесь. Три-четыре фута воды — это не тот объем жидкости, какой достаточен, чтобы смягчить стремительное падение твердого тела, что в него погрузится. Самая малая беда, какая вам грозит, — это переломать руки или ноги».
Этот рассказ Казановы нуждается в пояснениях. Дворец дожей, под крышей которого находилась тюрьма, на самом деле располагался так, что бежать из него можно было только через Пьяццетту (в конечном итоге, Казанова выберет именно этот вариант), со стороны базилики Сан-Марко и со стороны маленького канала, через который был переброшен Мост Вздохов. Все эти три варианта были связаны с огромным риском, но других просто не было.
Сант-Аполлония (Chiostro di Sant’Apollonia) — это женский монастырь, располагавшийся буквально в двух шагах от площади Сан-Марко. Ныне в нем находится Музей священного искусства (Museo Diocesano), единственная романская галерея в Венеции, вдоль стен которой расставлены декоративные фрагменты капителей, саркофаги и надгробия римского и византийского происхождения, многие из которых вывезены из разграбленного Константинополя.
Что касается гвардейцев Арсеналотти, то так назывались жители района Арсенала, а сам Арсенал (Arsenale) и сейчас находится в районе Кастелло, примерно в пятистах метрах от Дворца дожей. Там хранилось оружие, изготавливался порох и строились боевые корабли. Фактически это было «средоточие военной мощи Венеции», «город в городе», «оплот веры против неверных». Как только не называли Арсенал современники Казановы. На содержание Арсенала в начале XVII века тратилось больше, чем поступало доходов со всех заморских территорий Венеции. Естественно, Арсенал хорошо охранялся, и его солдаты совершали регулярные обходы, в том числе доходя и до Пьяццетты. Кроме того, люди из Арсенала являлись еще и «надзирателями за огнем», то есть несли в Венеции противопожарную службу, а это тоже подразумевало регулярные обходы и осмотры окрестностей.