Верь мне
Шрифт:
– Мы так не доберемся и до первого уровня… – шелестит Солнышко и сама об меня трется.
Прикрывая веки, покрываю поцелуями ее шею.
– Доберемся. Куда надо, туда и доберемся.
И мы реально справляемся. Семьсот четыре ступени, и мы таки оказываемся на втором этаже Эйфелевой башни. Дальше лестницы просто нет, но нам и не надо выше. Едва успев отдышаться, Соня принимается танцевать на смотровой площадке. Я достаю телефон, чтобы запечатлеть момент.
– Ты фотографируешь? – спрашивает, не переставая кайфовать.
–
– Я так счастлива! – выкрикивает она, вскидывая вверх руки.
А я счастлив слышать ее голос, ее смех… Каждый звук, который она издает. Счастлив видеть ее улыбку, ее восторг… Всю ее и Париж ее же глазами. Я, мать вашу, просто безгранично счастлив.
Соня Богданова заставляет искриться каждое нервное окончание во мне.
Она центр моей вселенной. Она живая энергия. Она топливо и движущая сила.
Весь остальной мир пуст без нее. Весь остальной мир неправилен. Весь остальной мир на хрен не нужен.
– Иди сюда, Саш… – манит руками, я это тоже снимаю. – Сфотографируемся вместе, постоим…
Отвожу телефон, чтобы захватить все необходимое, и обнимаю Соню за талию. Попадая в кадр, улыбаемся и слегка щуримся.
– Какой здесь вид… – выдает Солнышко, едва дыша от восхищения. – Почти триста метров над землей… Ву-а-ах… Ты себе это представляешь?
Я делаю несколько снимков. Сониных, конечно. Не города. На хрен он мне нужен… Но в какой-то момент все же замираю и смотрю на раскинувшуюся под нами столицу. Внутренний мудила хочет заметить, что разглядывать тут нечего. Мол, у них даже моря нет. Но… Я все же обрываю себя. Смотрю на Париж, смотрю на Соню, и снова на Париж, и снова на Соню… Вставляет. Пробирает. Кто-то еще врубает рядом что-то из местного «ляфлера», Солнышко тут же начинает покачиваться, и я окончательно ведусь на эту атмосферу.
После башни мы посещаем очередное кафе, чтобы пообедать там, нафоткаться и нацеловаться. А потом Богданова говорит, что хотела бы увидеть предместье Парижа, и я решаю, что пора брать тачку.
– Ты разодетый, конечно… Хоть на свадьбу… – комментирует Соня, когда уже в машину садиться собираемся.
Я смотрю в замешательстве.
– Че?
Прицел в стекло – рубашка, брюки, ремень, часы, браслеты. Прицел в зеркало заднего вида – очки, серьга, златая цепь.
– Да ниче, – вздыхает, плюхнувшись на пассажирское сиденье, Солнышко. – Все как обычно, в принципе… Просто представила тебя сейчас во французской деревне и вспомнила, как мы в нашей одесской тусили…
Договорить не может. Покачиваясь, хохочет.
– И что смешного? – бубню я. – Классно оторвались же.
– Ага… Особенно когда подрались с местными.
– Ну, и нормалек, – тоже ухмыляюсь. – Мы были крутой командой.
– Были, – соглашается Соня, накрывая мою руку на рычаге коробки передач своей ладошкой. – А сейчас? – шепчет практически бездыханно. – Сейчас мы команда?
Сжимаю ее пальцы.
– Конечно, – сиплю
– Тужур.
– Что?
– Ничего… Но в деревню мы все-таки не поедем. Я слышала, во Франции уровень преступности бомбический.
– Кхм… Ну а куда поедем?
– Тут неподалеку есть замок…
И попадем мы на свадьбу. Вот вам и поговорили!
Оставляем машину на паркинге. Еще на подходе к самому замку десять тысяч шагов набиваем. Раскатываем территорию вдоль и поперек. Соня то и дело ахает и охает над «красотой». А потом пересекаем мост и у дворца натыкаемся на ту самую свадьбу.
– О, Боже… – сложив перед собой ладони, вздыхает уже над молодоженами. – Сань… Это потрясающе! Кино! Сказка! Волшебство!
И мы остаемся там стоять. Ситуация повторяется – Солнышко смотрит на торжество, а я – на нее.
– Ты бы хотела такую же? – не могу не прохрипеть вопрос, который раздувается непосильной ношей в груди.
– Что «такую же»? – делает вид, что не понимает.
Но я же вижу, что все поняла.
– Такую же свадьбу, – повторяю не самым терпеливым тоном.
– При чем тут это? – пыхтит, выдавая себя с головой. – Я, может, вообще замуж не собираюсь… Никогда.
– Да? – поддаю я мрачновато, поймав окончание последнего слова.
Пизда.
– Да. Решила так.
Баклажанит тут же. Красное платье теряется.
– Давно решила?
– Вчера.
Я провожу рукой по лицу. До кучи еще какой-то Мулен-Руж по мимике выдаю. Сую ладони в карманы брюк. На шаг отступаю.
– Ум-м, – выдаю я, выворачивая нижнюю губу и кивая, типа это реально звучит внушительно.
Только Солнышко не отступает.
– Ум-м, – мычит мне в тон.
Передергивая плечами, складывает руки на груди.
– Хреновый у тебя план, малыш, – сообщаю почти ровно, только хрипоты в голосе – тонны.
– Почему это?
– Провалится.
– В смысле?
Сглатывая, отводит взгляд. За ней смотрю на ту самую чертову свадьбу. Потом – снова на Соню. Резко шагаю вперед. Выдергиваю руки из карманов. Обнимаю и прижимаю, пока не стыкуемся по всем точкам.
Она не двигается. Я прикладываю губы к ее уху.
– Ты будешь Георгиевой. Моей, – учитывая интонации моего севшего скрипучего голоса, звучит реально как проклятье. Богданова вздрагивает. Но я еще и клятвой дожимаю: – Отвечаю.
Хмыкает иронично. Толкает меня в грудь.
Глаза в глаза. Доли секунды, за которые сгорают килобайты нервных клеток и сворачивается кровь. Уходит.
Я даю ей возможность оторваться. Сам в это время стою и тупо восстанавливаю дыхание. Не выпускаю из виду, пока не доходит до моста. Тогда в последний раз протяжно вздыхаю и иду следом.
Обратно в город едем молча. Я внимательно наблюдаю за Соней во время ужина. Она, конечно, не хохочет, как днем, но и расстроенной не выглядит.
И все же…
В номере, едва за нами закрывается дверь, ищу ответы у нее.