Верь мне
Шрифт:
– Все нормально?
Солнышко пожимает плечами.
– Открой шампанское.
Это, естественно, никак не сойдет за ответ. Но я не решаюсь на нее давить. Проводив взглядом на балкон, иду к столику, на котором красуется заказанное нами ведерко с торчащей из него бутылкой. Выдергиваю, подхватываю бокалы и следую за Соней.
– Рот в рот? – предлагает она, когда наполняю первый фужер.
Смотрю на нее, чуть приподнимая брови. Отставляю бутылку, набираю в рот шипучку и, не глотая, шагаю, пока не настигаю ртом ее губы. Она
Стонем одновременно.
Я кладу ей на шею руку. Поглаживаю большим пальцем ее гортань. Надавливаю, провоцируя рефлексы. Когда сглатывает, толкаюсь в ее рот языком. Снова стонем. Часть второй порции шампанского выливается из Сониного рта и сбегает по подбородку вниз. Я смещаюсь, чтобы слизать эти потеки. Солнышко вздыхает и прижимается крепче.
Примерно половину бутылки этим сасным способом приходуем. Целуемся так, что губы трескаются. И ветер уже ласкает полуголые тела – я без рубашки, малышка – в одном белье.
– Ты никогда не пел для меня… – бомбит Соня.
– А почему я должен был петь? – угрюмо возмущаюсь я. Старые триггеры дают о себе знать. – Я тебе не клоун.
Ненавижу валять дурака. Еще сильнее ненавижу, когда кто-то другой его из меня хочет слепить.
– Спой.
– Соня…
– А я тебе станцую.
– Голая. У меня на коленях, – ставлю условия я.
Хотя какой, на хрен, я? Не я. Только нижняя часть меня.
– Договорились.
Делаю большой глоток из горла. Отступаю на пару шагов, пока не упираюсь поясницей в холодный металл балконного ограждения.
Я бы хотел сказать, что в тот момент во мне открылась личность рок-звезды. Но, бля… Нет.
Если то, что я толкаю, и является каким-то мощным разъебом, то не в самом стоячем ключе.
Дело в том, что я зачем-то снова вспоминаю нашу прошлогоднюю тусню в деревне… Весь тот дурно смердящий зашквар… Свой стыд и свою, мать вашу, эйфорию… Танцы, драку, ругань, приглашение в подсолнухи, Сонин игнор, свою атаку, сеновал… Первый, второй и третий поцелуи… Споры, обиду, ярость, ревность, страх, тоску, страсть, растерянность, потрясение, сумасшедшую, блядь, любовь… Все те бешеные эмоции и все те гребаные нервы!
Сука… Ладно. То, что я выдаю, баш на баш, это полнейшая, чтоб вы понимали, дичь.
Свистанув так, чтобы меня, мать вашу, весь Париж слышал, я раскидываю руки и, заряжаясь каким-то молниеносным куражом, выстреливаю затрапезный хит.
– Bu-o-ona sera… Buona sera, seniorina…
Соня прыскает. Зажимает ладонью рот. Второй держится за живот. Но у меня уже подпал. Продолжая петь, толкаю бедра вперед и двигаю ими как какой-то, мать вашу, стриптизер, задавшийся целью в штанах расшатать «слоника».
– У-у-у… Давай, давай! – Богданову это, определенно, заводит.
Она не только подогревает словами. В ладони хлопает. Сама танцует. И подпевает тоже. Жесткий позорняк, но он стоит того, чтобы видеть ее кайф.
–
Я ее взглядом ебу, клянусь. Выписывая бедрами немыслимые дуги, отщелкиваю пряжку. Наматываю ремень между пальцев. Дергаю с намеком, что кто-то сегодня может быть сладко отшлепан в постели. Прежде чем расстегнуть молнию, грубо сгребаю свое ебаное достоинство в ладонь.
Толчок, толчок…
Больше визга от Сони. Больше треша от меня.
– Даже если вы, ваше высочество, и спустите когда-нибудь свои миллиарды, тело вас прокормит!
Рывок змейки. Тяну брюки вниз.
Богданова хохочет, аж хрюкает. Но глаза, мать вашу, горят так, что у меня все лавой кипит.
А потом она бросается ко мне, прижимается, охуенно страстно целует… И наш французский уикенд финализируется Сониным стриптизом, одичалыми орхидейными засосами, одуряющими минетными поцелуями и животным неистовым сексом.
Где наша не пропадала… Точно не в Париже.
29
Вероятно, в том и заключается настоящая дружба .
Чуть больше месяца спустя,
конец сентября.
– Александр Игнатьевич, прошу прощения. Все на месте, – частит из селектора Анжела. – Впускать?
– Да. Пусть проходят, – распоряжаюсь сухо.
– Кофе? – предлагает умница Анжела до того, как я успеваю его потребовать.
Так уж случилось, что с Анжелой у нас давно возник отличный симбиоз. Несмотря на все свои странности, она круче Алисы[1]. Она умеет лавировать между моими интонациями, как гонщик Формулы-1.
– Да. Спроси, кому какой, и неси, – рублю коротко. И мрачно, но все же добавляю: – Спасибо.
Надеюсь, она там от шока не умрет.
Отбрасываю карандаш на папку, документы в которой просматривал, и, надавив лопатками на гибкую спинку кресла, сжимаю пальцами переносицу. Сморщившись, медленно тяну ноздрями кислород. Две ночи не спал. Впоследствии уже к обеду ловлю себя на ощущении, будто в жерле вулкана нахожусь и вдыхаю не воздух, а пары огненной лавы. Жжет всю слизистую, и сердце само собой набирает ход. Передоз нервно-возбудимого бодряка постепенно сливается. Хочется завалиться на кровать и отключиться. Но возможность такая появится нескоро.
Дверь отрывается, и в моем кабинете становится шумно.
– Салют, мистер президент, – горланит Фильфиневич, примешивая за каким-то хером в это обращение американский акцент.
– Привет, Жора, – здоровается и усмехается Чара.
– Господин Прокурор, – толкает важно Тоха.
– Здорова, – бросает Бойка и сразу же садится за стол.
Растирая ладонью лицо, громко зевает. Едва сдерживаюсь, чтобы не отзеркалить. Знаю, что он пашет ночами так же, как и я. Только у меня днем – офис, а у него – жена и дочка.