Верховный правитель
Шрифт:
– Тогда о какой серьезной службе может идти речь? – спросил Кудашев.
Не знал Колчак, что за его спиной англичане сговорились с Кудашевым, с генералом Хорватом, управляющим КВЖД [165]– огромным хозяйством, обслуживающим значительный кусок трансконтинентальной железной дороги, проходившей через Китай, и решили задержать Колчака на Дальнем Востоке. Здесь он нужнее, чем в других местах.
Лучше бы он остался в Америке – американцы предлагали ему это, предлагали и работу по любимой минной части; тогда бы
Он сразу почувствовал, какой неровной, зыбкой сделалась земля у него под ногами, какой неустойчивой, шатающейся стала его походка.
Из Пекина Колчак направился в Харбин, у Бори Рыбалтовского на этот счет были точные сведения.
Огонь в камине горел плохо, дрова были сырые, чадили, трещали, тщедушный огонь все время норовил подлезть под горку серых углей, образовавшихся в изножье дровяной кучки, и затаиться там.
Из головы не выходили ни Анна Васильевна Тимирева, ни Сонечка. «Как они там? Живы ли?»
Из Японии он привез две самурайские сабли – одной было пятьсот лет, ее отковал великий оружейный мастер Го-Но-Иосихиро, другая была чуть помоложе – триста пятьдесят лет назад ее изготовил Нагасоне Котейсу. Сабли обладали странным успокаивающим свойством. Как лекарство. На них можно было смотреть часами. Прикасаться пальцами к холодной стали, прижимать плашмя к щеке, ощущать, как кожу начинает остро покалывать холод времени, – в голове в такие минуты обязательно возникали возвышенные мысли.
«Японская сабля – это высокое художественное произведение, не уступающее шедеврам Дамаска и Индии. Вероятно, ни в одной стране холодное оружие не получило такого значения, как в Японии, где существовало и существует до сих пор то, что англичане называют cult of cold steel. [166]Это действительно культ холодной стали, символизирующий душу воина, и воплощением этого культа является клинок, сваренный из мягкого сталеватого магнитного железа с лезвием поразительной по свойствам стали, принимающим остроту хирургического инструмента или бритвы. В этих клинках находится часть живой души воина, и они обладают свойством оказывать особое влияние на тех, кто относится к ним соответствующим образом».
Клинок, сваренный мастером Котейсу, обладал еще и некой тайной. Колчак брался одной рукой за костяной эфес, украшенный золотым узором, другой – за кончик острия, подносил клинок к уху и обязательно слышал далекий печальный звон – это звучали удары стали о сталь, сабли о саблю во время поединков, это неведомый воин отстукивал боевой ритм, поднимая самураев в атаку. Кожа на щеке, на виске делалась красной, сердце начинало усиленно биться.
Нет, воистину в этой сабле было сокрыто что-то колдовское.
«Когда мне становится очень тяжело, я достаю этот клинок, сажусь к камину, включаю освещение и при свете горящего угля смотрю на отражение пламени в его блестящей поверхности
За окном продолжал лить дождь. Везде этот проклятый, иссасывающий, мелкий, словно дым, дождь, способный забираться куда угодно, даже в кости. В Сингапуре дождь, в Китае дождь, в России, наверное, тоже идет дождь.
«Как там Анна Васильевна? – в очередной – наверное, в тысячный – раз задавал он себе вопрос и не мог на него ответить, – Как там Сонечка со Славиком? Где они сейчас? В Париже? В Севастополе? Или где-то еще?»
Колчак вздохнул озабоченно, обернул клинки куском старого шинельного сукна и спрятал в чемодан.
Имущества у него было немного, совсем немного, даже удивительно, что у прославленного адмирала, солидного человека, может быть так мало имущества.
А Софья Федоровна находилась в Севастополе. Это счастье, что ее до сих пор еще не узнал никто из чужих... Впрочем, трудно было узнать в сгорбившейся женщине с потухшим взглядом и дрожащими старческими руками властную даму, жену командующего флотом, организовавшую когда-то в городе «санаторию для нижних чинов»...
Расстрелы в Севастополе сделались частью жизни: не было дня, чтобы не приходила весть о чьей-нибудь гибели.
Только за два декабрьских дня 1917 года, пятнадцатого и шестнадцатого числа, были убиты контр-адмиралы А. И. Александров и М. И. Каськов, вице-адмирал П. И. Новицкий, начальник Минной бригады И. С. Кузнецов, видные офицеры из числа наиболее боевых командиров Ю. Э. Кетриц, А. Ю. Свиньин, Н. Д. Калистов, В. Е. Погорельский, Н. С. Салов и другие. В общей сложности – двадцать два человека.
Двадцатого декабря матросы расстреляли В. И. Орлова. Десятого февраля 1918 года – контр-адмирала Н. Г. Львова, Б. В. Бахтина, А. А. Яковлева.
Расстрелы участились после того, как отряд черноморских «братишек» побывал на Дону, решив примерно наказать казаков за то, что те косо поглядывали на советскую власть.
Получилось наоборот: казаки в пух и прах расколотили «братишек», многие из матросов прибыли в родной Севастополь вперед ногами. Суша – не море, на суше матросы вояками были слабыми.
После этого моряки и вызверились: дело дошло до самосуда, до того, что случайно увиденного на улице офицера закалывали штыками.
Более позорных страниц в истории русского флота, когда свои били своих – били ни за что, – еще не было. В одну только февральскую ночь – с 22 на 23 число – глухую, безответную, как пустыня, – было убито двести пятьдесят человек.