Верить в себя
Шрифт:
Теперь она говорила так, словно слышала голос давно умершего отца, и Майкл только кивал, боясь неосторожным словом прервать этот поток воспоминаний. И он, и Стиви понимали, что память Кэрол наконец-то проснулась. Должно быть, ей и нужно было вернуться к детству — к самому началу, — чтобы барьер у нее в мозгу рухнул под напором более ранних воспоминаний, глубоких ассоциаций и образов.
— …Моя мама умерла, когда я была совсем маленькой, — продолжала Кэрол, устремив взгляд в пространство. — Я ее совсем не помню, но знаю, что она была очень красивой, потому что у нас на пианино стояла ее фотография. На ней мама сидела на веранде и держала меня на руках. Ее звали
— Этого я не знал, — негромко сказал Майкл, но Кэрол как будто не слышала его, едва успевая описывать встающие перед ее мысленным взором картины далекого прошлого.
— Бабушка тоже была очень красивая. Я помню, когда она возила меня в школу, многие принимали ее за мою маму. Наверное, это потому, что папа был намного старше мамы. Он погиб, когда я училась в последнем классе, незадолго до выпуска. Его грузовичок опрокинулся в кювет и взорвался — что-то там было неисправно. После похорон соседи и друзья отца посоветовали мне продать ферму и переехать в город, и я… — Кэрол вдруг запнулась. — Дальше не помню, — призналась она внезапно севшим голосом.
— Ты перебралась в Новый Орлеан и познакомилась со мной, — напомнил Майкл, но Кэрол помотала головой. Ей не нужны были подсказки — она хотела вспомнить все сама, но, увы, дальше продвинуться ей не удалось. Как она ни билась, ничего, кроме воспоминаний детства и ранней юности, Кэрол припомнить не могла. Между тем достигнутый ею результат был впечатляющим — за короткое время она оживила в памяти значительный и важный фрагмент прошлого, а лица матери и бабушки до сих пор стояли у нее перед глазами.
В конце концов Кэрол сдалась и предложила устроить перерыв. Они немного поболтали о всякой всячине, и Майкл наклонился, чтобы взять руку Кэрол в свою. Он, конечно, ничего не сказал, но ему было больно видеть ее такой — лишенной памяти и собственного прошлого. Майкл мог только молиться, чтобы Кэрол снова стала той жизнерадостной, бесконечно талантливой женщиной, которую он считал своей дочерью. Ему страшно было представить, что она навсегда останется человеком, который не помнит, что было с ним дальше позапрошлой недели. Кое-какие проблемы были у Кэрол и с краткосрочной памятью, и Майкл наконец осознал: если ничего не изменится, она никогда больше не сможет сниматься в кино и играть даже второстепенные роли. О том, что может означать для Кэрол конец карьеры, он боялся даже подумать. Будучи продюсером с полувековым стажем, Майкл знал несколько случаев, когда знаменитые актеры и актрисы, оказавшись в ситуации куда менее сложной, начинали злоупотреблять алкоголем, принимать наркотики, а бывало, и кончали с собой. Кэрол, правда, никогда не была ни слабой, ни безвольной, но кто мог сказать, как подействует на нее отлучение от любимого дела, составлявшего содержание и смысл всей ее жизни?
Майкл, впрочем, был далек от того, чтобы предаваться отчаянию. Интуитивно он чувствовал, что и сама Кэрол ищет выход из создавшегося положения, и не пожалеет сил, чтобы его найти. Уже сейчас она сражалась за каждый мелкий факт или фрагмент информации, который ей удавалось извлечь из своей памяти. Несмотря на почти полное отсутствие прогресса, Кэрол не желала смиряться и была вознаграждена: приезд Майкла обернулся для нее примечательной победой. За пару часов она вспомнила довольно много, вспомнила сама, и теперь ей не терпелось вернуть и остальное.
Слова Майкла о городе, близ которого она когда-то жила, сыграли роль своеобразного катализатора, запустившего — как надеялись и он, и Стиви — процесс восстановления нарушенных мозговых функций.
В какой-то момент разговор коснулся предполагаемого возвращения Кэрол в Лос-Анджелес. Когда Кэрол сказала, что совершенно не помнит, как выглядит ее дом, Стиви принялась подробно описывать его комнату за комнатой, а потом перешла к рассказу о саде. Кэрол слушала ее с напряженным вниманием и вдруг сказала:
— Он совсем не такой, как сад, который был у меня в Париже.
От неожиданности Стиви даже поперхнулась.
— Ты… ты помнишь свой парижский дом?
— Нет, — покачала головой Кэрол. — Только сад. Зато я помню хлев, где я доила отцовских коров.
Стиви переглянулась с Майклом. После небольшого отдыха воспоминания снова начали возвращаться к Кэрол словно фрагменты рассыпанной мозаики, но пока большинство деталей были от разных картин. Свой сад перед парижским особняком она вспомнила, а вот Мэтью — нет. Стиви, впрочем, хотелось, чтобы эту часть своей жизни Кэрол восстановила как можно позже, например — после возвращения в Соединенные Штаты. Ей, правда, не было известно, при каких обстоятельствах расстались Кэрол и Мэтью, но она не сомневалась, что воспоминания об этом событии не мог ли причинить ее подруге ничего, кроме новой боли. Уж очень сильно переживала Кэрол, когда вместе со Стиви приезжала в Париж продавать особняк на рю Жакоб.
— На сколько ты приехал? — спросила Стиви у Майкла.
— К сожалению, завтра мне нужно вернуться, — ответил Майкл. — Мне, конечно, хотелось бы побыть с моей девочкой подольше, но меня ждут неотложные дела. — Он вздохнул. Майклу и сейчас было невероятно трудно выкроить хотя бы несколько свободных часов, да и возраст уже не позволял ему с легкостью совершать такие перелеты — через всю территорию США и Атлантический океан. Впрочем, ради благополучия Кэрол он готов был все бросить и облететь хоть вокруг земного шара.
— Я очень рада, что ты приехал, — улыбнулась Кэрол. — Без тебя я бы, наверное, еще долго ничего не вспомнила.
— Ты сразу все вспомнишь, стоит тебе только вернуться в Лос-Анджелес, — заявил Майкл с уверенностью, которой, увы, не ощущал. Он очень боялся за Кэрол, за ее будущее. Правда, Стиви попыталась подготовить его, объяснив, чего ему следует ожидать, однако это почти не помогло. Майклу было тяжело смотреть в глаза Кэрол и сознавать, что она не помнит ни своей жизни, ни людей, которые ее любили.
— Если бы я застрял здесь, как ты, у меня бы уже давно мозги скособочились, — грубовато заявил он. Как и Шон, Майкл недолюбливал Париж. Единственное, что ему здесь нравилось, — это французская кухня, самих же французов он считал хвастливой, неорганизованной и в высшей степени ненадежной нацией, с которой ни один серьезный бизнесмен не станет связываться без крайней необходимости. Только «Ритц», который Майкл считал лучшем в мире отелем, способен был отчасти примирить его с вынужденным пребыванием в Париже, и все же, если бы не Кэрол, он предпочел бы остаться в Штатах, где ему всегда было и спокойнее, и уютней. Именно поэтому Майклу не терпелось как можно скорее привезти Кэрол в Лос-Анджелес, где ею занялись бы американские врачи. Им он доверял больше и даже договорился о консультациях с лучшими специалистами Западного побережья, не зря же он состоял в совете попечителей двух частных клиник и медицинского факультета одного из известных университетов.