Верить в себя
Шрифт:
— Это было уже почти в самом конце, — сказан он. — Но между этими событиями были два счастливых года, за которые я бесконечно благодарен судьбе и тебе.
— Я почти ничего об этом не помню. — Кэрол но жала плечами, гадая, какими были эти два года, о которых Мэтью говорил с такой грустью и с таким восторгом. Она, однако, чувствовала, что он не преувеличил и что время, которое они прожили вместе, действительно было очень счастливым и радостным, хотя и небе облачным, так как у Мэтью, как он только что скачи и была весьма непростая жизнь. Высокая политика и все, что было с ней связано, составляли главный смысл его жизни. Но потом в его жизнь вместе с Кэрол вошла любовь. Кэрол заставила его сердце биться как в юности, она словно оживила его самого.
— Расскажи еще что-нибудь о нас с тобой, — попросила она.
— В наш первый год мы встречали Рождество вместе с твоими детьми в Гонтааде, в Швейцарии, — сказал он. — Потом ты стала сниматься в Англии, а я на каждый уик-энд летал к тебе. Когда ты вернулась в Париж, я
— Ты никогда бы этого не сделал, — вставила Кэрол. — К тому же в Лос-Анджелесе тебе было бы очень неуютно — этот город слишком не похож на Париж.
— Да, наверное, не сделал бы, — согласился с ней Мэтью. — Но не потому, что мне не нравится твоя страна. Просто я почувствовал, что у меня есть обязанности перед Францией… и перед моей бывшей женой. Я не мог их бросить и заниматься только своими проблемами, потому что это было бы нечестно. И все же я считал, что, когда я отойду от дел, ничто не помешает мне уехать с тобой хоть на край света. Так оно, наверное, и случилось бы, но снова произошло нечто непредвиденное и непоправимое.
— Да, — мягко сказала Кэрол, дружеским жестом беря его за руку. — Твоя дочь погибла в автомобильной катастрофе. Это было ужасно.
— Ей было всего девятнадцать. Она поехала в горы, чтобы покататься на лыжах с друзьями, но на скользкой дороге ее машина столкнулась с другой и упала с обрыва. Она обгорела так, что ее пришлось хоронить, в закрытом гробу. Именно на похоронах я понял, что я смогу оставить Арлетт. Это было бы бесчеловечно и недостойно.
Кэрол вздрогнула, отчетливо вспомнив, как много лет назад Мэтью говорил ей эти же слова. И, сама того не подозревая, ответила ему теми же словами, которые произнесла тогда:
— С самого начала нашего знакомства ты говорил, что уйдешь от нее. Ты говорил, что ваш брак давно существует лишь на бумаге, но это оказалось не так. Тебе все время казалось, что ты чем-то ей обязан, поэтому, когда она снова и снова просила отложить развод, ты не мог отказать. Ты защищал и оправдывал только ее — не меня. Я долго ждала, когда ты разведешься, но ты, хотя и жил со мной, женат был на ней… И на Франции. Она выпрашивала все новые отсрочки, и ты шел на уступки еще один год — для Франции, еще шесть месяцев — для твоей жены. Когда я спохватилась, то обнаружила, что прошло уже больше двух лет. Кроме того… — Кэрол вдруг вспомнила кое-что еще, и глаза ее широко раскрылись. — Кроме того, я ждала ребенка!.. — проговорила она потрясенным шепотом, и Мэтью отвел взгляд. На него было жалко смотреть. — Узнав об этом, я умоляла тебя оформить развод, — сказала Кэрол после небольшой паузы. — В моем контракте было несколько пунктов морально-этического характера, и, если бы кто-нибудь узнал, что я живу с женатым человеком и к тому же ношу его ребенка, это означало бы конец моей карьеры. В лучшем случае меня бы уволили, а в худшем — ославили на весь свет. Но я пошла на это ради тебя, — окончила она.
Мэтью прекрасно понимал, чем рисковала Кэрол его положение было совершенно иным. Ему, члену правительства, простили бы супружескую неверность, поскольку во Франции измена законной половине считалась чуть ли не традицией, а наличие одной или нескольких любовниц — доблестью. Но в США, или, точнее, в той профессиональной среде, к которой принадлежала Кэрол, интрижка с высокопоставленным государственным чиновником, к тому же состоящим в законном браке, не говоря уже о незаконнорожденных детях, неминуемо повлекла бы за собой громкий скандал с отставкой с поста и долгим, тягостным разбирательством. Вот почему этические пункты в ее контракте были такими строгими. Стоило нарушить хоть один из них, и Кэрол превратилась бы в парию, в отверженную, с которой никто и никогда не подписал бы нового контракта. И все же она рискнула всем, что у нее было, потому что Мэтью поклялся ей, что оформит развод. Увы, он так этого и не сделал, а только выдвигал все новые причины для отсрочки в надежде, что проблема как-нибудь разрешится сама собой.
— А что… что произошло с моим… с нашим ребенком? — не глядя на Мэтью, спросила она глухим, сдавленным голосом.
— Ты его потеряла. На пятом или шестом месяце. Ты наряжала елку к Рождеству и упала со стремянки. Я пытался подхватить тебя, но не успел. Тебя положили в больницу, но ребенка… нашего сына… врачи спасти не смогли. Через три дня ты вернулась домой. Хлоя пи о чем не спрашивала, но Энтони знал. Мы сами все ему рассказали, и он спросил, собираемся ли мы пожениться. Я сказал — да, ну а потом погибла моя дочь. У Арлетт был нервный срыв: она умоляла меня не бросать и сейчас и даже грозилась покончить с собой. После тот как ты потеряла ребенка, мы могли не спешить с формальностями, и я… я снова попросил тебя дать мне спи несколько месяцев. Весной я собирался уйти в отставку и надеялся, что к этому времени Арлетт успокоится и сможет пережить наш развод. Иными словами, мне нужна была новая отсрочка — так, во всяком случае, я говорил… — Мэтью выпрямился и посмотрел Кэрол прямо в глаза. В его взгляде были такие скорбь и нежность, что она почувствовала, как у нее дрогнуло сердце.
— Но я не согласилась, — проговорила она, поняв дальнейшее по выражению его лица.
— Нет. — Мэтью снова надолго замолчал. Ему было трудно продолжать, но он все же нашел в себе силы наконец высказать то, что уже много лет не давало ему покоя. — Ты не согласилась, и сейчас я думаю, что ты поступила правильно. Мне кажется, я бы вряд ли ушел от Арлетт. Я собирался, я хотел и даже верил, что сумею, по в конечном итоге не смог. Отчасти это было из-за работы… В отставку я все-таки ушел, но это произошло только через шесть лет, на середине моего третьего срока в правительстве. И все же пост, который я занимал, пе был главной причиной. Все дело было в Арлетт. Лишь много времени спустя я понял, что она не собиралась меня отпускать. Когда бы я ни попытался освободиться, у нее нашелся бы новый трюк, новая отговорка, новая причина, по которой я не должен ее бросать. Нет, она не любила меня, во всяком случае, не так, как ты. Просто Арлетт не хотела уступать меня другой женщине, терять свой статус. Назови это эгоизмом, собственническим инстинктом — как угодно, сути это не меняет. По большому счету, на ее желание обладать мною, пусть даже чисто формально, можно было не обращать внимания, но ты, к сожалению, не могла так поступить. И это твое упрямство, твой каприз, твоя придать, как я тогда это называл, бесили меня чуть ли не Дольше всего. Я не понимал, почему ты так стремишься узаконить наши отношения. Увы, далеко не сразу я попил причину — ты не француженка. Большинство моих соотечественниц на твоем месте легко примирились бы с подобным положением вещей. В нашей стране menage a trois — «брак втроем» — является самым обычным делом. Главное для наших женщин — соблюсти внешние приличия, но ты была воспитана иначе. Любые отношения, построенные на лжи и обмане, ты считала чем-то непрочным и аморальным, и во многом ты была права. А наши отношения, к несчастью, были построены именно на лжи, только обманывал я не тебя, а себя. Когда я обещал развестись с Арлетт, я говорил совершенно искренне, хотя подсознательно с самого начала знал, что на это мне не хватит мужества. И когда ты сказала, что мы должны расстаться, я почти возненавидел тебя. Мне казалось, что ты поступаешь со мной несправедливо и жестоко, но теперь понимаю — ты сделала правильный выбор. Если бы ты осталась, в конце концов я все равно причинил бы тебе боль — быть может, даже большую. — Он вздохнул. — Наши последние месяцы были сущим кошмаром. Мы ссорились из-за пустяков, ты постоянно плакала. Потеря ребенка сильно на тебя подействовала, да и я был не в лучшем со стоянии…
— Что же стало последней каплей? — тихо спросили Кэрол.
— Не знаю. Может быть, еще одна моя ложь, еще одна отсрочка. Однажды утром ты просто начала укладывать вещи. Я так и не развелся с Арлетт, больше не обращался к адвокатам, к тому же мне предстоял новый срок в Кабинете министров. Я пытался все объясню но ты не стала меня слушать. Меньше чем через неделю ты уехала в Штаты вместе с детьми, даже не дождавшись, пока закончится учебный год в школе у Энтони Я сам отвез вас в аэропорт и посадил в самолет. У трапа — дети были уже в самолете — мы оба заплакали, и ты сказала, чтобы я позвонил тебе, если я разведусь. Но я так и не развелся. И продолжал работать в правительстве. Я был нужен своей стране и — в какой-то степени — Арлетт. Она не любила меня, но за тридцать лет мы слишком привыкли друг к другу, можно-сказать — срослись, как порой соединяются стволами два дерева, растущие слишком близко, и мне казалось, что с моей стороны будет жестоко бросить ее.
Я звонил тебе в Лос-Анджелес, звонил несколько раз, но мне нечего было тебе сообщить, нечем обрадовать, и в конце концов ты не стала отвечать на мои звонки. Потом я узнал, что ты продала наш дом, и сразу отправился на рю Жакоб, чтобы взглянуть на то место, где я был так счастлив с тобой, но с половины пути повернул обратно. Мне казалось, если я увижу его снова, мое сердце просто разорвется от боли.
— В тот день… ну, когда произошел взрыв, я была гам, — сказала Кэрол. — Я как раз возвращалась в отель, когда все произошло.