Вернадский
Шрифт:
Для меня неприемлемо всякое убийство, и смертная казнь в том числе — твердо и непреклонно. Чем больше жизнь идет, тем больше и яснее. Вспоминается мое выступление в Государственном совете (и записка — в ней я первый [в России] указал [на необходимость отмены смертной казни])»9. Днем раньше в «Известиях» действительно появилось письмо за подписями семнадцати академиков под заголовком «Шайке фашистских бандитов не должно быть пощады». Среди них, к сожалению, было немало его старых друзей.
Самым удивительным образом его фамилии нет ни на одном таком
Конечно, он не бывает в театрах, кино (глаза!), но музыка в его жизни присутствует. Временами выбирается на концерты. Иногда, в сопровождении Дмитрия Ивановича или Павла Егоровича, посещает выставки: в 1937 году — Пушкинскую юбилейную, в 1938-м — вокруг «Слова о полку Игореве».
Мудрец отличался невероятной общительностью и вниманием к жизни. Особнячок у Собачьей площадки — открытый дом. По дневнику 1938 года можно посчитать, что даже в чрезвычайно гибельное время — первые два месяца 1938 года — здесь побывало ни много ни мало 58 человек. Некоторые по нескольку раз. Иногда сразу подвое-трое. Практически ежедневно кто-нибудь приходит. Не считая того, что сам ходит в гости, в основном посещает ровесников-зубров — Зелинского и Чаплыгина. Не считая дневных встреч в академии, в лаборатории. Не считая телефонных разговоров, обширнейшей переписки.
Самый частый и самый приятный гость — друг Митя, вызывающий сложное чувство любви, уважения, тревоги и умиления. «Боюсь, что Дм. Ив. заболеет — слишком он бегает», — типичная запись в дневнике.
Шаховской остался таким же, как в молодости: быстрым, порывистым и легким на подъем. Не каждый мог бы после стольких жестоких разочарований найти в себе силы снова подниматься и упорно возобновлять творчество, всякий раз отыскивая другие формы. Шаховской не только нашел себе занятие, но стал профессиональным историком. Его статьи о Чаадаеве и декабристах, по истории литературных кружков 30— 40-х годов XIX века печатаются в специальных журналах. Он доказывал неистребимую преемственность жизни, его мысли преодолевали разрыв во времени, свидетельствовали о единстве национального характера и национальных задач, сохраняющихся, несмотря на перевороты и провалы. Его творчество незаметно сращивало времена.
Часто бывает теперь дочь Дмитрия Ивановича Анна. После болезни и ареста Супруновой Вернадский знает, что ему не обойтись без секретаря: поток различных бумаг все увеличивается. Анна Дмитриевна как нельзя лучше подходит на роль его секретаря. Во-первых, своя, знакомая с пеленок; во-вторых, получила естественно-научное образование на Высших женских курсах; в-третьих, вела самостоятельную работу натуралиста. Будучи сотрудником краеведческого музея в Дмитрове, делала геологическое описание уезда и уже выполняла роль секретаря — и у кого! — у Кропоткина, доживавшего свои дни в этом городке.
Аня, конечно, с радостью согласилась. Вернадский начинает хлопоты по ее устройству в БИОГЕЛ.
Главные посетители домика в Дурновском, конечно, ученые люди. Вот выборка посетителей за январь 1938 года: 1 января: Виноградов и геохимик Б. В. Перфильев. Решали вопрос о выращивании определенных видов бактерий и простейших на опытной станции в Старой Руссе. «Добивались чуть не 10 лет», — записывает он.
4 января: снова Виноградов и сотрудник лаборатории Владимир
5 января: Шаховской и Гревс.
8 января: историки академик Д. М. Петрушевский, А. И. Яковлев и исключенный из академии М. Н. Сперанский. Решали вопрос о восстановлении последнего в академии.
9 января: директор Минералогического музея В. И. Крыжановский. Разговор об олове. Затем «Катя Ильинская (свояченица сына. — Г. А.) — ожидают взрыва религиозного гонения. Все верующие сейчас чувствуют дамоклов меч произвола. Живут с покорностью. Священники сообщают ГПУ признания на исповеди».
12 января: геолог О. Ф. Григорьев. Речь шла об объединенном геологическом институте.
13 января: минералог П. М. Мурзаев из Воронежа. Говорили о преподавании минералогии в только еще складывающемся коллективе Воронежского университета. Затем экономист украинский академик Л. Н. Яснопольский и микробиолог С. Ф. Дмитриев. Говорили об арестах на Украине. «Все же научная работа не замирает, хотя сильно пострадала, но национальное ее выражение совершенно сдавлено». Вечером пришел Н. Д. Зелинский. «Научный интересный разговор. О химических регуляторах жизненных явлений. Меня интересует здесь вопрос о химических функциях».
14 января: академик П. П. Лазарев. Рассказывал о травле, ведущейся в отношении его. «Лазарев подал записку в ЦИК. Чувствует себя нервно и отвратительно. Да еще болезнь».
16 января: петрограф В. Н. Лодочников и Виноградов. «Лодочников говорит, что встретил Рейнгардта после нескольких месяцев заключения. Предлагали признаться, но в чем неизвестно, что он сам знает в чем. Это первый случай выпуска, о котором слышу».
17 января: вдова почвоведа А. Ф. Лебедева преподаватель музыки Е. А. Лебедева. Хлопоты об арестованном сыне-сту-денте Николае. (К тому времени уже расстрелянном. — Г. А.)
18 января: А. Е. Ферсман. «С плохой оловорудной программой и о Геологическом институте».
19 января: физик Н. П. Кастерин, известный противник теории относительности. «Против него большая статья в “Известиях Отделения физических наук”, по его мнению — резкая и с передержками». Вечером — академик геолог А. М. Архангельский. «С ним интересный разговор о форме исполнения нелепого распоряжения Совнаркома».
20 января: геохимик исследователь метеоритов Л. А. Кулик. Об одном типе метеоритов.
22 января: снова Я. А. Кулик, разрабатывали положение о метеоритном комитете при академии. Через три месяца комитет во главе с Вернадским был создан.
23 января: вечером физико-химик П. А. Ребиндер с женой. «Очень интересен по мысли. Идет новыми путями, прокладывая их в практику».
25 января: сотрудники Института истории науки Б. Г. Кузнецов и П. Д. Дузь. «Настаивали на том, чтобы я стал во главе. Решительно отказался, но помочь всячески готов. Придется ехать в Президиум. Они говорят, что иначе их закроют». Директором института, образованного в 1932 году из его Комиссии по истории знаний, был Н. И. Бухарин, и когда он исчез, институт закрыли. Но многомесячные хлопоты Вернадского не пропали даром. При академии была воссоздана Комиссия по истории знаний, а в 1946 году восстановлен и сам институт.