Вернадский
Шрифт:
Переворот все яснее: «У меня сейчас такое чувство, что надо отдавать силы жизни всей не только организационной [работе] или планам, но творческой в самом подлинном смысле, в создание духовных ценностей, исходящих от человеческой личности, а не от тех или иных форм государственной или общественной жизни. В отличие от моего обычного настроения, мне хочется раскрыть свою личность, свои мысли, свои знания, все духовное содержание моей природы до конца, в полной силе, а не сдерживать и ограничивать ее проявления, как это было раньше»16.
Но что делать в свете горьких истин? Пока — спасать что можно. Нет ничего хуже апатии, нет ничего вреднее и ужаснее безразличия и серой будничной жизни в такой момент. И он разыскивает,
Разве в прошлом наука чувствовала себя спокойной? Нет, всегда как на вулкане. Года не проходило в старой Европе без войн, моровых поветрий, нашествий варваров. Тем не менее в кельях августинцев теплилась гуманитарная мысль. В своих лабораториях алхимики узнавали свойства веществ. Хирурги, презрев смертельный запрет, резали трупы, чтобы выяснить строение организма. Знание в борьбе с темными народными инстинктами никогда не замирало.
В марте Вернадский сообщает Ферсману: «Положение очень тяжелое и превышающее по ужасу и последствиям все, что мы предполагали. Немцы — хозяева. Жизнь здесь восстанавливается, но неизвестно, прочно ли. Возможны безумные вспышки…»17 Но все же геологи, пишет он, образуют в Киеве Геологический комитет, подобный российскому, Украинское горно-геологическое общество, Гидрогеологический отдел Министерства земледелия. «Все эти организации находятся в руках русских, и вообще русская культура и ее широчайший рост — единственное наше спасение»18.
Расспрашивает о знакомых и сообщает в свою очередь о знакомых. «Отчего Вы и никто не пишите даже по оказии? — Тоже Ферсману через две недели, уже собираясь в Киев. — Неужели ни одно из моих писем по оказии не дошло? Ужасно беспокоюсь об Елизавете Дмитриевне (Ревуцкой. — Г. А.). Все ждал ее сюда и совершенно не знаю, где она и что она. Так все это ужасно и жутко»19.
В условиях немецкой оккупации в Полтаве он использует любую возможность для организации людей. Интеллектуальный градус в городе с его приездом значительно повысился.
В Полтаве сильное земство. Недаром именно полтавские земцы заказали Докучаеву исследования природы края, построили прекрасный естественно-исторический музей. Налажена великолепная земская статистика. В конце XIX века земским статистическим бюро заведовал Юлий Алексеевич Бунин, брат писателя, и сам Иван Алексеевич в юном периоде толстовства занимался тут делами «Посредника». К земско-кадетской среде принадлежал и Георгий Егорович.
Годы спустя, в августе 1937 года, месяцы оккупации виделись уже так: «Жизнь была так внешне спокойна, что можно было сделать далекие поездки и экскурсии. Я вновь тесно связался с полтавским музеем. В Полтаве, кроме среды музея и энтомологов, я вращался в среде Короленко, друзей Георгия (шурина. — Г. А.), кадетов и др. В городе еще не чувствовалось растерянности, жизнь шла своим чередом»20.
Музей славился хорошими коллекциями, особенно энтомологической, библиотекой естественно-исторической литературы. Можно было наладить кое-какие научные занятия.
С наступлением весны и замирения края под немцами Вернадский смог даже с сотрудниками музея сделать геологические экскурсии для пополнения музейных коллекций. Экскурсировал в Лубны, где нашел важные моренные отложения, в Гонцы, где побывал на палеонтологических раскопках. 18 и 30 апреля ездил в Кулики, где встретился интересный в геологическом отношении овраг. Посетил опытное поле с прекрасной коллекцией растений. Здесь велась хорошая агрономическая работа.
Седьмого апреля образовал Общество любителей природы при музее. 28 мая прошло первое и, как выяснилось вскоре, последнее его заседание, где Вернадский впервые в своей жизни сделал доклад на тему о живом веществе.
И конечно, смог целиком сосредоточиться на том, к чему лежит душа. Третья постоянная тема дневников этих
Почти каждая дневниковая запись начинается с какого-либо варианта слов: «Работаю над живым веществом». Относятся они и к чтению, и к работе с микроскопом, и просто к обдумыванию новых идей во время прогулки.
Двадцать восьмого марта: «Всего как-то захватила работа над живым веществом, которую я обдумываю, передумываю и перерабатываю, и мысль об окружающем. Но писать могу только о живом веществе, так как едва заканчиваю к вечеру, и уже нет охоты и энергии писать о связи с текущим моментом. А надо бы! Не успеваю делать записи в дневнике и едва иногда набрасываю мысли в связи с переживаемым моментом. Чувствую иногда, что надо это делать и надо смело выступить в борьбу за дорогие идеалы — а между тем все поглощает мысль о живом веществе. Здесь все новое и новое открывается передо мной, иногда мне кажется, что я не совладаю с темой, но общий скелет работы все двигается дальше, рукопись уже достигла более 430 страниц, и хотя книги, нужные мне, имею только случайные — работа все упорно и определенно идет. Мне ясно, что я захватываю много в совершенно новом свете, и если мне удастся разработать так, как хотел бы, то получится работа, имеющая значение, ибо она дает новые вопросы для научной работы. Странно, как по мере углубления работы вновь возрождаются старые воспоминания о мыслях, чтении и мечтаниях как раз в этой области еще далекой молодости. И теперь это все синтезируется»21. Иначе говоря, завершается громадная подспудная работа мысли над детскими вопросами, с одной стороны, а с другой — она не закрывает тему, а открывает новую неизвестную область исследования.
Новая тема, таким образом, выпрастывается из узких пеленок геохимии, геологии, биологии и касается уже всего естествознания. Распахивающаяся безграничность поражает и озадачивает. Как будто высадился на новую землю. Вокруг все неизведанное и неназванное, имени не имеющее. Через три дня, как раз в день вступления в Полтаву немцев, отмечает, что вчерне весь остов книги закончен, но обработка наброска потребует огромного труда: «Я знаю, что я даю здесь много новых концепций и нового понимания природы, — но сумею ли это сделать понятным современникам? И ужасно ярко чувствую недостаточность собственного знания даже в области, уже доступной человечеству»22.
Что касается сомнений, он всегда искал и ищет не подтверждения своих открытий, а опровержений. От сомнений знание должно крепнуть.
Тем временем в Киеве произошли некоторые события. Власть на Украине переменилась во второй раз. Переворот совершил Союз земельных собственников. Это была украинская часть созданной в 1917 году сотоварищем Вернадского по партии H. Н. Львовым организации, в которую входили как помещики, так и крестьяне, выделившиеся из сельских обществ по Столыпинской реформе — антибольшевистская и антисоветская сила. И, разумеется, захватившие власть большевики в деревне первым делом затравили союз комитетами бедноты, объединившими большую часть деревни, ненавидевшей новшества в виде столыпинских отрубов и хуторов, голосовавшую за опчую жисть и собственность против жизни по личной ответственности. Летом 1918 года земля в России была социализирована. Однако в отделившейся Украине собственники и их союз еще держались. В марте 1918 года Союз земельных собственников на своем съезде провозгласил гетманом Украины русского генерала Скоропадского. Собственно, выбор совершили немцы, отправив Раду в отставку и призвав диктатора. Правда, диктатура образовалась довольно либеральная. Петр Петрович Скоропадский, по свидетельствам очевидцев, человек мягкий и добрый, мало подходил на эту роль.