Верная Рука
Шрифт:
— Что вам здесь нужно?
— Прежде всего я хотел бы узнать, мистер Роллинс, не заезжал ли к вам вчера человек по имени Солтерс и не просил ли что-нибудь передать.
Его сын вмешался:
— Вчера утром, сэр. Этот Солтерс…
Он не смог договорить. Отчим ударил его прикладом в бок, отчего бедный мальчик со стоном отшатнулся на забор, и злобно крикнул:
— Молчи, жаба! Мы не собираемся служить каждому бродяге! — И, обращаясь ко мне, добавил: — Идите туда, откуда пришли! Я тут живу не для вас и не для вашего Солтерса!
Это было более чем грубо. Но я
— В этот раз вам придется сделать исключение, мистер Роллинс. Мой конь захромал, и я останусь у вас, пока он не выздоровеет.
Роллинс отступил на шаг, смерил меня ненавидящим взглядом с головы до ног и заорал:
— Вы что, спятили? У меня тут не салун и не трактир! А кто будет умничать — влеплю в брюхо заряд дроби! Проклятье, опять этот краснокожий! Ну, подожди, я тебя отсюда выкурю!
Я проследил глазами за его взглядом, который он, договаривая фразу, устремил на стоящие неподалеку кусты. Оттуда к дому приближался молодой индеец. Роллинс поднял ружье и прицелился в него. Он нажал на курок в тот самый момент, когда я оттолкнул ствол его ружья в сторону. Грянул выстрел, но в цель не попал.
— Ах ты, собака! — обернулся Роллинс ко мне. — Ну так получай!
Он быстро ухватился руками за ствол и замахнулся на меня прикладом, кирку он перед этим отбросил в сторону, чтобы иметь возможность выстрелить. Я ударил его кулаком чуть ниже поднятой руки и затем с такой силой толкнул на ограду, что та не выдержала и рухнула под ним. Ружье при этом выпало из его рук, и я подобрал его прежде, чем Роллинс успел подняться с земли. Он выхватил из-за пояса нож и прохрипел, задыхаясь от злобы:
— Ах, так! На моей земле! Ты за это заплатишь!
Я быстро выхватил револьвер, направил на него и сказал:
— Вы, наверное, имеете в виду себя? Сейчас же уберите нож! Моя пуля проворнее вашего клинка!
Он опустил уже занесенную для удара руку и направил взгляд не на меня, а на противоположный угол дома. Там стоял всадник, который подъехал сюда незаметно для нас обоих и теперь воскликнул со смехом:
— Уже за работой, старина? Правильно, так и надо! Дай ему как следует, он это заслужил! Только не стреляй, он не стоит твоей пули.
Это был Уилл Солтерс. Он подъехал ко мне, протянул руку и продолжил:
— Ну, здравствуй, приятель! Если бы днем раньше этот невежа добился своего, ты меня мог больше и не увидеть. Похоже, он тебя встретил точно так же, как вчера меня, за что и получил пару щелчков по носу. А потом послал в меня пулю — правда, та оказалась куда вежливее своего хозяина и облетела меня на почтительном расстоянии. Остаться здесь и дождаться тебя я так и не смог, но сказал мальчику, что сегодня вернусь, чтобы узнать, не подобрел ли хозяин. Если хочешь, дадим ему урок вежливого обращения с такими людьми, как мы.
Неожиданно Роллинс схватил с земли кирку и со всех ног кинулся прочь со двора. Мы удивленно смотрели ему вслед. Поведение этого человека было более чем странным: только что он демонстрировал нам свою безоглядную дерзость и вдруг сбежал, как
— Слава Богу! Я уже боялась, что у вас дойдет до кровопролития. Он пьян. Бредил всю ночь, а потом выпил последнюю бутылку бренди!
— Вы его жена? — спросил я.
— Да. Надеюсь, вы меня ни в чем не вините, господа. Что я могу с ним поделать!
— Охотно верим вам. Мы уже было решили, что ваш муж повредился рассудком.
— К несчастью, это правда. Боже, вы не поверите, до чего я несчастна! Он вообразил себе, будто здесь неподалеку зарыты какие-то сокровища. Их-то он и ищет. А чтобы никто, кроме него, их не нашел, он старается никого не пускать в эти места. Вот этот молодой индеец уже четыре дня здесь. Он подвернул ногу и хотел остаться у нас, пока не поправится, но Роллинс прогнал его. Теперь бедняге приходится ночевать на улице.
Она указала взглядом на индейского юношу, который как раз приблизился к дому. Все произошло настолько быстро, что я просто не успел обратить на него внимания.
Ему было, пожалуй, лет восемнадцать от роду. Он был одет в костюм, аккуратно сшитый из тщательно выделанной оленьей кожи и украшенный вдоль швов бахромой. В бахрому не были вплетены пряди человеческих волос — значит, он еще не успел убить ни одного врага. Его вооружение состояло из ножа и лука с колчаном, видимо, носить огнестрельное оружие он пока не имел права. На шее у юноши висела латунная цепочка с мундштуком курительной трубки мира, головка трубки отсутствовала, что было верным признаком того, что молодой индеец в настоящее время совершал паломничество к священным каменоломням, из которых индейцы берут глину для трубок. Каждый такой паломник обретает на это время право неприкосновенности. Даже самый заклятый враг в этот период не может препятствовать его движению, а в случае необходимости обязан даже защищать паломника!
Мне понравилось открытое умное лицо юного индейца. Он с благодарностью смотрел на меня глазами, напоминавшими цветом черный бархат. Протянув мне руку, он сказал:
— Ты защитил Ишарсиютуа. Я твой друг!
Последние слова были произнесены явно с гордостью, что было мне весьма приятно. Но его имя несколько озадачило меня, ибо на языке апачей оно означало Маленький Олень. Поэтому я спросил:
— Ты принадлежишь к народу апачей?
— Ишарсиютуа — сын великого воина апачей-мескалерос, самых храбрых среди краснокожих!
— Они мои друзья, а Инчу-Чуна, их великий вождь, — мой брат.
Он окинул меня быстрым взглядом и сказал:
— Инчу-Чуна — храбрейший из героев. Как он называет тебя?
— Йато-Инта.
Юноша отступил на несколько шагов, потупил взор и сказал с явным смущением в голосе:
— Сыновья апачей знают тебя. Я еще не воин. Я не должен был разговаривать с тобой.
Так выражалось смирение индейца, который честно признает более высокий статус собеседника, но никогда не опустит голову.