Верни мои крылья!

Вернер Елена

– Ларис Юрьевна…

– Да? Что?

Но Кирилл сидит на окне фойе, и по его лицу блуждает усмешка. Слова стынут на губах. Он видит Нику, а Ника видит его. И в который раз немеет. Словно тем поцелуем он запечатал ее уста крепче, чем клятвой на Библии. Он знал, он заранее предполагал, что она не сможет его выдать. Он продумал все. И он побеждал – кому, как не Нике, осознавать победы?..

Уже собрались немногочисленные зрители. На генпрогон Липатова всегда звала только знакомых, примерно четверть зала. Первая обкатка спектакля на зрителях, пробный шар.

«Может, сегодня все пройдет гладко? – пытается успокоить себя Ника. – Какой смысл устраивать диверсию сегодня?

Премьера – вот его главная цель. Может, сегодня не стоит волновать Липатову перед спектаклем? Отыграют, и тогда…»

В ней еще теплилась надежда. Вера в хорошего Кирилла, придуманного ею где-то в сияющей тьме январских ночей. Она ведь не просто так вычислила тайного недоброжелателя, не по случайности? «Lame», Хромой. Он оставил подсказку, словно воззвание о помощи, просьбу понять, кто он такой, – и помочь. Будь Кирилл так уверен в том, что собирается сделать, – разве оставил бы он вешку, по которой его можно вычислить? Сделал ли он это осознанно или что-то внутри его, доброе и хорошее, пробивало себе путь среди выстроенного разумом и обидой отмщения? Значит, он – или часть его – все же хочет, чтобы его остановили. Как, как его остановить? Ника уже пыталась убедить его отступиться, но он не слушал, прикладывал свой палец к ее губам, останавливая ручеек слов, и спешил уйти.

Пять минут до начала. Еще можно все объяснить. Не подпускать Кирилла к Римме, к спектаклю! Тут Нике в голову пришла запоздалая мысль – заменить Кирилла некому, он единственный Гектор!

Может быть, все как-нибудь обойдется? Наладится само по себе?

Ника металась за кулисами, высматривая малейшие недочеты, в сотый раз все оглядывая и проверяя. Но она знала, что мелочей много, а она одна, и ей не уследить за всем.

Мимо проскользнула Римма.

– Риммочка, – Ника схватила ее за руку. Ей хотелось поддержать актрису перед вполне вероятным душевным испытанием. – Удачи тебе. Ты самая-самая, знаешь?

Римма уже вошла в образ Елены Троянской. У нее изменился поворот головы, прищур. Невесомые шифоновые драпировки калиптры [13] спускались от диадемы на высокую грудь и плечи, кипенный подол хитона мел пол при каждом шаге.

– Спасибо, – кивнула она с каким-то неподражаемым достоинством, и Нике на мгновение показалось, что актриса снова не помнит ее имени.

Мир вертелся все быстрее и быстрее, и вот уже взвился занавес. Все шло прекрасно, и даже Римма, кажется, поймала волну, которая не покорялась ей последние несколько недель. Липатова чуть заметно улыбалась, и ее плечи, только что такие напряженные, немного расслабились. Во время пластического номера она постукивала носком ботинка в такт музыки, а Ника пристально следила за движениями своих подопечных. Все великолепно, даже Кирилл со своими медлительными ногами уложился в ритм. Ника так радовалась, что на несколько минут забывала о надвигающемся шторме. И зря.

13

Калиптра – древнегреческий женский головной убор.

Потому что Елена Троянская не появилась из-за кулис в нужный момент. Она так и не вернулась из гримерки. И Ника, почуяв неладное, выскочила в коридор, открыла одну за другой двери и первой забежала туда.

Она увидела не Елену. А трясущуюся Римму в лифчике и трусах, распахнутые створки платяного шкафа, который актриса тщетно пыталась закрыть черенком швабры, и там, на его фанерном дне, – то, что еще недавно было ее платьем для второго действия. Среди зелено-золотого

меандра, в сливочных складках изъеденной ткани копошились черные и серые мыши. А рядом поблескивала пятью рубиновыми лучиками звездочка пионерского значка.

Измученная токсикозом, Леля Сафина заглянула через Никино плечо, покосилась на Римму и отошла в сторону.

– Она не сможет… – пробормотала Леля и прислонилась виском к прохладному дверному косяку. – Это конец.

Явление пятнадцатое

Крылья

Ника не видела утро, разгонявшее пасмурные облака, не видела мигания светофоров. Она перебегала перекрестки на красный, под визг тормозов и оглушительный вой клаксонов. Она со всех ног неслась к дому Кирилла.

В голове пульсировал его адрес, вбившийся накрепко много недель назад. Вот для чего он был нужен ей – чтобы мчаться туда сейчас.

Мелькали образы вчерашнего вечера. Беснующаяся и опустошенная Липатова, которая искала виновного, но так и не нашла. Забитая Римма. Сама она, корящая себя за молчание, но так и не выдавшая Кирилла. Ошибка, ужасающая ошибка! Платье Елены Троянской, изъеденное мышами в лохмотья, еще пахло сыром и сливочным маслом, когда Ника собирала его в мусорную коробку. Так просто – и так действенно, Ника содрогалась, видя в шевелении мышей торжествующее лицо Кирилла. Но все это было вчера и не имело никакого значения сегодня.

Ника взлетела на четвертый этаж по лестнице и затрезвонила в дверь, не отнимая пальца от кнопки. Дверь распахнулась. На пороге стоял Кирилл, свежий, чисто выбритый и уже готовый к выходу. Его волосы влажно поблескивали.

– Ника?

Всего два слова отделяли ее от момента истины. Она должна была их произнести.

– Римма повесилась.

И всхлипнула. Она никогда не видела повешенных, только в кино, но могла себе представить, как вздулось и посинело некогда красивое лицо, как торчит над искаженной в гримасе верхней губой родинка, которая уже никого больше не соблазнит. Эти померкшие глаза, черная смородина которых превратилась в затухшие пыльные угольки. Перед глазами стояла мертвая Римма, и Ника уже видела, как будто это происходило наяву, как ее положат в гроб, установленный на сцене театра «На бульваре». Премьера, назначенная на сегодняшний вечер, обернувшаяся приготовлениями к похоронам.

От этих мыслей Нику затрясло, она почти ввалилась в квартиру Кирилла и, рухнув на скамеечку у порога, безутешно заплакала.

Кирилл застыл. Широко раскрытыми глазами он смотрел на Нику и не проронил ни слова, даже когда она глубоко вздохнула, приходя в себя. Его лицо превратилось в каменную маску.

На кухне задребезжал холодильник. От проехавшего под окнами трамвая позвякивали оконные стекла. В квартире выше или ниже по стояку кто-то спустил воду в туалете, и она хлынула по трубам, шелестя так громко, что тишина вокруг Ники и Кирилла стала осязаемой. Где-то глухо залаял пес.

Тогда Кирилл пошевелился. Он взял в руки телефон, и Ника поразилась тому, как странно, оскорбительно смотрится это обыденное движение в теперешних условиях. Кощунственно. То же самое почувствовал и Кирилл, потому что тут же сунул мобильный в карман куртки. Помедлив, вытащил из тумбочки свой паспорт и положил туда же. Звякнул ключами.

– Пойдем, – голос его пропал до шепота.

Он взял Нику за руку и повел. Вместе они спустились вниз, вышли из подъезда и двинулись через дворы. Оба молчали. Но Кирилл не выпускал Никину руку ни на мгновение, его пальцы сжимали ее все крепче. Она хотела спросить, куда они идут, но не могла выдавить из себя ни слова.