Вернись и возьми
Шрифт:
Как и следовало ожидать, о «трибунале Оникепе» больше не было ни слова. Историю с письмом замяли, а обещанная ревизия так и не состоялась.
Через месяц приемная комиссия занялась рассмотрением заявлений на будущий год, и в больнице стало известно о негласном постановлении не принимать больше африканцев — по крайней мере в ближайшие год или два. После всего случившегося эта новость никого не удивила. Удивляло то, что идея новой «расовой квоты» исходила, как вскоре выяснилось, от самой Апалоо.
Третий день подряд снится одно и то же. Заоконный шум превращается в знакомую мантру дежурного пейджера: «Код 99! Код 99! Палата номер…» «Код 99» — это позывные SOS, вызывающие смесь тошноты и адреналина на уровне павловского рефлекса. Я бегу по лестнице, по коридору. Странная аберрация: сон, не переиначивающий, а с точностью воспроизводящий реальные события. Как будто есть один-единственный сценарий, и отступления от него невозможны даже во сне.
В центре сна — шестидесятилетний латинос, бессловесный, приземистый нелегал из тех, что работают за наличные и живут по семеро в одной комнате; о чьем существовании узнают только при поступлении в больницу. Это пациент, которого мы с Энтони безуспешно откачивали в течение часа… Трудно поверить: семь месяцев тому назад.
В тот день он попал к нам вместе с женой. У обоих диабет. Анамнез, умещающийся в несколько строк, — один на двоих: накануне купили в супермаркете торт, чтобы отметить годовщину свадьбы. Диабетический кетоацидоз. Ее положили в палату на седьмом этаже, его — на восьмом. Через час после поступления с ним случился обширный инфаркт.
Снится испуганная старуха в домашних шлепанцах и васильковой ночнушке. Как во время СЛР [27] санитары прикатили ее в инвалидном кресле с седьмого этажа и как, увидев сгрудившихся медиков, она стала звать мужа, кричать, чтобы его не убивали, а когда ее подкатили к нему, гладила по руке и уговаривала проснуться. «Нет, это никуда не годится. Ей нужно дать успокоительное и отвезти обратно», — вмешался Пэппим. До этого он только молча наблюдал за происходящим.
27
Сердечно-легочная реанимация.
Несколько раз пульс удавалось восстановить, но через две-три минуты дефибриллятор снова фиксировал асистолию.
— Надо связаться с детьми, — скомандовал Пэппим. — Есть у них дети? Все это бесполезно, но правила надо соблюдать. Нам требуется разрешение от кого-нибудь из членов семьи, чтобы остановить реанимацию.
— У них нет детей.
— Братья, сестры, еще кто-нибудь?
— В медкарте не указано никаких контактов. Может, у супруги спросить, если она еще не уснула?
— Можно попробовать. Значит, один из вас идет тормошить супругу, а остальные продолжают СЛР. Вперед.
К тому моменту, как я спустился на седьмой этаж, чтобы выяснить, есть ли у них родственники, успокоительное уже успело подействовать. Снится, как она смотрит на меня спокойно-отсутствующим взглядом, кивает, не понимая моих слов, и невпопад отвечает вопросом: «Ему уже лучше?» Как сиделка укладывает ее спать… Пэппим, снимающий очки и устало трущий глаза: «Ладно, можно не продолжать».
Возвращаясь в ординаторскую, я слышу, как из больничного репродуктора — по логике все того же голливудского монтажа — доносится шкатулочная мелодия колыбельной: это значит, что на пятом этаже, в отделении акушерства и гинекологии, только что родился ребенок.
После дежурства я, как обычно, зашел в «Эдуому», держа наготове радостное «этэ сэйн», но уже в дверях понял, что сегодня никакого этэсэйна не будет: Энтони с носорожьим видом промчался мимо меня, оставив Нану обескураженно сидеть за столиком.
— Какая муха его укусила?
— Энтони сделал мне предложение, — с расстановкой сказала Нана.
— О-го… Судя по его виду и по отсутствию кольца, ты ему отказала.
— Какое кольцо? О чем ты говоришь? У нас это не принято. Но вывод правильный.
— А я и не знал, что у вас с ним… отношения.
— Отношения исключительно дружеские. Просто одиноко ему, вот и все. Энтони нужен человек, который будет его слушать и вытаскивать из депрессий.
— Его можно понять.
— Конечно, можно. Мне нужно то же самое. Следовательно, мы друг другу не пара. Примерно это я ему и сказала.
— И что он?
— Попросил, чтобы я старалась не попадаться ему на глаза.
— Может, отойдет?
— Не думаю. Нигерийским мужчинам отходчивость не свойственна. Оно и к лучшему. Мне здесь в любом случае пора закругляться. Особенно после истории с артеренолом.
— Что за история с артеренолом?
— А я разве тебе не рассказывала? Это еще на прошлой неделе случилось. Я отлучилась на пять минут в медсестерскую, а когда вернулась, увидела, что у моего пациента вместо ванкомицина висит капельница с артеренолом.
— То есть кто-то ошибся?
— Ошибиться в данном случае могла только я. Но я этого не делала.
— Ты шутишь.
— Зачем мне шутить? Если бы я не заметила, был бы «код 99».
— Кто же мог такое сделать?
— Уж не знаю кто. Доказательств у меня нет.
— А подозрения?
— Недоброжелатели всегда найдутся, а уж среди медсестер особенно.
— Ты Энтони все это рассказывала?
— Боже упаси. Он бы, чего доброго, взялся, как он это любит, вывести злодеев на чистую воду. И сделал бы только хуже. Не надо мне никаких разбирательств. Надо просто собрать вещи и тихо уйти. Попрошу в агентстве, чтобы меня досрочно перевели. Кажется, это можно. Будешь навещать меня в Аризоне, или куда там меня теперь пошлют.
— Ты что, правда решила уехать?
— «…И пришло разрушение» [28] . Нам, африканцам, не привыкать. Я, кстати, так и не спросила: почему тебя так тянет в Африку?
— В Африку?..
— В Африку, в Африку. Туда, где негры живут. Что с тобой?
— Не знаю, по привычке, наверное.
— Что — по привычке?
— В Африку тянет по привычке. У меня это идея-фикс еще с первого курса мединститута.
— А тогда почему тянуло?
— Жажда экзотики, юношеский максимализм.
28
Название романа Чинуа Ачебе.