Верность
Шрифт:
– Я вас не понимаю, сударыня. Какие газеты? Английские?
– Да нет. Вот у вас на столе лежит «Шанхайское новое время».
– А-а. Это вчера вечером развозили по кораблям какие-то дамы. От русской колонии. Ещё не читал. А что?
– Да интересно там для ваших матросиков пишут. Достаньте из неё вкладной лист и прочтите, а я посижу.
Чухнин зашуршал бумагой и через минуту вспыхнул:
– Кто же это пишет такое? Здешние эмигранты? Как власти допускают?
– Большевики пишут, капитан второго ранга. В Шанхае свобода печати. И вам это пачками посылают в обложке эмигрантской газетки. А вы, не читая, команде раздаете. Сами у себя распространяете большевистскую агитацию!
– Я сейчас же прикажу собрать все газеты, сударыня, – отвечал Чухнин, нажав кнопку звонка на вахту.
– Бесполезно. Это уже делали на других судах. Газеты есть, а вкладные листы исчезли.
– Куда исчезли?
– Какой вы наивный! Матросики ваши припрятали. Оттого и волками на меня смотрят: буржуйка! Вот и ведите их на абордаж после большевистской амнистии!
Вошел матрос.
– Старшего офицера! – приказал Чухнин.
– Ну хорошо, – заключила баронесса, вставая, – вы в этой истории разбирайтесь, а я поеду к вашему адмиралу. Надо и с ним поговорить. До свидания, храбрый моряк! Только не спите одетым. У вас вся тужурка в пуху.
Улыбнувшись, она крепко пожала ошеломленному Чухнину руку и столкнулась в дверях со старшим офицером. Взбешенный, командир не пошел её провожать.
Спустившись в катер, баронесса подумала: «Какой всё-таки невежа этот адмиральский сынок. Будет меня помнить».
Старк принял в её присутствии начальника штаба. Галантно поцеловал руку, осторожно спустив перчатку. Усадил в мягкое кресло. В каюте было душно и жарко, пахло табаком и копаловым лаком. Баронесса попросила приоткрыть иллюминатор.
На её сообщение о вкладном листе Подъяпольский спокойно ответил:
– Главное в этой прокламации её стержень, так сказать, обещание амнистии добровольно вернувшимся. Все на флотилии давно знают об этом ходе Москвы, но никто не принимает его за чистую монету. Ни один матрос, ни один офицер не собирается добровольно отдаться в руки большевиков.
Баронесса недоверчиво улыбнулась:
– Я давно сняла розовые очки, Алексей Александрович. По-моему, ваши матросы, да и некоторые офицеры, скоро побегут. Это я прочла на их физиономиях. У вас создастся такой некомплект, что трудно будет уйти отсюда. А уходить надо. И поскорее.
Подъяпольский задумался. «Уходить. Но куда? Французы пока молчат». Адмирал тоже безмолвствовал, наморщив лоб и тяжело дыша. Наконец раздался его старческий, скрипучий голос:
– Этого же от нас требуют и местные власти, баронесса. Срок даже назначили. Но необходим ремонт и пополнение запасов. На это нужны деньги, а их пока нет. Гроссе обещал, но что-то молчит.
– И всех пассажиров или беженцев, как их теперь называют, надо где-то устроить. Ведь среди них женщины, дети, – добавил начальник штаба.
– Все это так, ваше превосходительство, но дело от этого не меняется… Сейчас я ничем не могу вам помочь. Могу только обещать от имени моего мужа: если решите идти в Манилу, мы вас встретим и как-нибудь устроим. Не всех, конечно, одинаково.
Подъяпольский и Старк провожали баронессу до трапа.
– Какая умная женщина, – прокряхтел адмирал, глядя вслед удалявшемуся катеру, – и как быстро устроилась. Её первого мужа я, признаюсь, недолюбливал: фат и лентяй. А этот Моррисон. Я встречал его на приемах у адмирала Найта. И кто бы мог подумать, что Софья Федоровна…
– Да, она очаровательна, ваше превосходительство, и может быть очень полезной, – заключил Подъяпольский, идя вслед за адмиралом. Визит баронессы влил в него новую энергию, энергию утопающего, хватающегося за соломинку, как он сам себе признался.
Но так или иначе, во второй половине декабря с двух канонерских лодок была снята артиллерия и выгружен боезапас. Начальник речной полиции лично убедился, что оба корабля разоружены, и разрешил их проводку в Шанхай. «Магнит», а за ним «Улисс», провожаемые завистливыми взглядами оставшихся на рейде, пошли вверх по Ванпу. Палубы их чернели от бушлатов ликовавших матросов. В Шанхае оба корабля стали в док.
121
Был ясный ветреный день шанхайской зимы. Днем, греет солнце, в пальто даже жарко, вечером прохладнее, а ночью холодно.
По Нанкин роуд, позванивая, гремел трамвай, резво бежали рикши, изредка проезжали автомобили. Тротуарная толпа изменила облик. Зима потребовала стеганых халатов, отороченных мехом шапочек.
Павловский, в неизменном летнем пальто, шагал по тротуару. Уже около года он брал уроки английского языка у старой англичанки. Для этого ему два раза в неделю нужно было посещать её на Баблинг роуд. Часто не удавалось: мешали дела на корабле. Мисс Мод сердилась, укоряя его, что он забывает уже пройденное, но деньги брала. Покорный, вежливый, постоянно рассеянный ученик, как будто несостоятельный, но аккуратно плативший даже за пропущенные уроки, был по душе старой деве. На все её деликатные попытки узнать что-нибудь о его профессии или хотя бы его адрес Павловский отвечал неуклюжими шутками.
Вот и сегодня, после десятидневного перерыва, он опять шел к ней, помня слова мисс Мод, что хотя успехи его весьма скромные, но всё-таки это успехи. До начала урока оставалось ещё около часа. Можно было спокойно идти пешком и глядеть по сторонам.
Внимание его привлекли вкрапленные в толпу китайцев соотечественники. Видимо, беженцы с флотилии, только что попавшие в город. Нечищеные ботинки на шнурках или пуговицах, сапоги, офицерские галифе, френчи, старомодные жакеты, дешевые кепки, не гармонировавшие с полувоенными костюмами. Все эти люди, выплеснутые за рубеж как вредный и ненужный хлам, с интересом рассматривали витрины богатых магазинов.
Всё это было им не по карману и большей частью бесполезные для них вещи: нет ни жилища, ни работы, ни даже знания языка. Какие уж тут электрические кофейники последней модели!
Всё вызывало удивление и зависть: «Вот живут! Не то что в Совдепии!»
Выглядывавшая из дворов и боковых улочек на Нанкин роуд нищета китайского трудового населения их не трогала и не удивляла.
«Китайцы везде так живут. Их много, и они так привыкли».
Вдруг общее внимание привлек роскошный шестиместный «роллс-ройс», который, шурша шинами, пробирался по запруженной рикшами мостовой. На подушках заднего сиденья две миловидные дамы в дорогих меховых манто весело беседуют. Впереди, рядом с бесстрастным шофером, мальчик лет двенадцати в черной шинели с золотом пуговиц, в фуражке с красным околышем и огромной солдатской кокардой. На плечах его красные погоны с трафаретом охрой «ХК» – Хабаровский корпус.