Верность

Романовский Адриан Адамович

– Я уже не надеялась видеть вас у себя, Михаил Иванович. Никогда не думала, что вы можете быть таким жестоким. Вы же знаете, что без вас я совершенно одинока в этом проклятом городе. Могли бы хоть записку написать.

– Моя вина, – отвечал Беловеский, – старая, как военный флот, трагедия: занятый службой мужчина и занятая только им женщина.

– Вы всё острите! Кстати, у меня остановился ваш однокашник Митя Глаголев. Хотите его видеть?

Штурман просиял.

– Немедленно, Нина Антоновна! – воскликнул он.

– Немедленно не выйдет, жестокий мальчишка! До вечернего чая вы будете только со мной! – И, смеясь, она увлекла Беловеского по винтовой лестнице наверх.

За вечерним чаем она посадила штурмана рядом с собой, а Глаголева – напротив, рядом с Жаннеттой.

Глаголев был в черном смокинге, держался весело и непринужденно. Жаннетта выглядела старше своих лет, но это делало её ещё интереснее, особенно когда в её больших глазах вспыхивал огонек веселья.

Разговор был живым и фривольным, на смешанном русско-французском языке. Беловеский любил эти вечерние чаепития, любил слушать пересыпанные остротами женские споры и малопонятную непосвященным пикировку, но всегда деликатную и дружескую. Любил принять из рук заботливой хозяйки стакан крепкого чая, щедро отрезанный ею кусок торта или пирога. Здесь было тепло и уютно.

Общим вниманием овладел недавно приехавший в Шанхай Глаголев. Он остроумно рассказывал о последних днях белой авантюры, о болезненном увлечении «чистой публики» православной верой, которая должна была победить безбожные идеи Ленина. О появившихся во Владивостоке дочерях Распутина и их похождениях. О том, как в «Би-Ба-Бо», веселеньком ресторанчике, судьба свела его с бородатым господином во фраке, оказавшимся игуменом Шмаковского монастыря. Монах искал капитана для только что купленной шхуны «Чайка», получившей повое имя – «Святая Анна».

– Под аккомпанемент скрипок, смех женщин и шарканье подошв я ему говорю: дни меркуловцев сочтены, ваше преосвященство, так как японцы вынуждены улепетывать на свои прелестные острова. Ещё до рождества Христова Здесь будут безбожники. «Святую Анну» заберут и переименуют в «Анюту» или «Аннет», если вам угодно, мадемуазель. – Перейдя на французский язык, он повернулся к Жаннетте.

Всё общество весело смеялось, Жаннетта улыбалась, не вполне понимая, в чём дело. Глаголев продолжал:

– Другое дело, ваше преосвященство, говорю, если шхуна будет записана на меня, как, скажем, «Тунгус» на Ставракова – был такой старенький пароход. Тогда ещё посмотрим: мелкие частновладельческие суда не подлежат у Советов национализации.

Подумав, святой отец внял голосу рассудка, и на другой день было выписано судовое свидетельство на моё имя.

Опять общий смех.

– Мне тоже пришлось выдать игумену нотариально засвидетельствованную расписку на стоимость шхуны…

– А как же вы ушли из Владивостока, Дмитрий Николаевич? – спросила хозяйка.

– Как все, Нина Антоновна. На Русском острове насажали офицеров с их семьями. Пришлось даже свою каюту уступить одной очаровательной штабс-капитанше. Комендантом назначили меня, так как я предусмотрительно надел военную форму.

Опять смех.

– В общем, пришли в Гензен и там застряли. Ну я и решил, что пора ехать по железной дороге, тем более что штабс-капитанша последовала за своим бурбоном на берег. И чтобы иметь деньги на билет первого класса, продал «Святую Анну» варвару и язычнику, господину Сато. Дешево, правда, но что делать? Война!

Все опять захохотали. Жаннетте перевели, она надула губки:

– Mais c'est sacrilege, monsieur![65]

– Filouterie, mademoiselle, s'il vous plait,[66] – смеясь, поправил Глаголев.

Под общий смех он закончил:

– Да и нельзя было мешкать: не я, так адмирал обязательно продал бы шхуну вместе с «Маньчжуром» и «Эльдорадо».

Беловеский вдруг помрачнел. Это сейчас же почувствовала Воробьева.

– Что с вами, Михаил Иванович? Жалко старика «Маньчжура»! – прошептала она ему на ухо. Штурман отвечал вполголоса:

– Жалко, Нина. И не только «Маньчжура», а всю нашу Сибирскую флотилию жаль. Где «Аскольд», «Жемчуг», «Орел», «Якут», «Печенга», миноносцы? Потоплены или проданы. А ведь должен быть русский флот на Тихом океане!

– Будет, Михаил Иванович. Если есть такие моряки, как вы и ваш командир. – И она под столом крепко пожала его руку…

Пора было идти, и Беловеский стал прощаться.

– А я думала, вы останетесь, – шепнула Нина Антоновна с обиженной улыбкой.

– Не могу, Нина, дорогая, в четыре мне на вахту.

– Вечно вы на службе, – с досадой громко ответила она, – но завтра обязательно приходите. В любое время, хоть днем.

– Обязательно, Нина Антоновна, – отвечал штурман, целуя ей руку.

– Я тебя провожу, Миша, – сказал Глаголев, надевая пальто, – вспомним, как плавали на «Улиссе». Между прочим, он здесь, в доке. Нам нужно побеседовать конфиденциально, – подмигнул он хозяйке.

– Смотрите, Дмитрий Николаевич, – заметила она, протягивая ему руку, – берегите моего штурмана: без него я не найду верной дороги.

Глаголев приподнял шляпу, почтительно поцеловал ей руку и вышел вслед за Беловеским.

Простучав каблучками по винтовой лестнице, Нина Антоновна убежала к себе и, упав на кушетку, разрыдалась. Она прекрасно понимала, что уже близок час разлуки навсегда.

126

Около полуночи Беловеский сидел за большим письменным столом в пустой конторе дока. Рабочий день давно кончился, освещение было выключено, телефоны молчали. На дворе шел упрямый обложной дождь, вода стекала по грязным стеклам больших окон. От двух наружных фонарей в конторе относительно светло. Столы были покрыты пылью, повсюду валялись бумажки и окурки, под подошвами шуршала успевшая высохнуть нанесенная со двора грязь. Рано утром помещение мыли и убирали, но за день посетители снова загрязняли его.