Верность
Шрифт:
– Николай Петрович! Проводим гостей песней!
Захмелевший Нифонтов медленно встал, поднял рюмку и вопросительно взглянул на штурмана. За ним встали все. Штурман налил себе и сильным голосом начал:
Наверх вы, товарищи, все по местам!
Последний парад наступает!
Офицеры и даже проходившие по коридору матросы дружно и громко подхватили:
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает!
Гости притихли и, разом отрезвев, слушали стоя, с удивленными лицами: в этой песне им слышалась угроза и решимость.
– Пожимая руки провожавшим, паймастер обратился к штурману:
– Я прошу прощения, что это за песня? Я её никогда не слышал.
– Это очень старая песня, – пояснил Беловеский, – наш морской гимн.
– О-о! Гимну! Это оцинь коросо! – отвечал по-русски японский офицер, сходя в ожидавший его катер.
В этот же вечер Якум, вернувшись с заседания партийного комитета, зашел к Клюссу:
– Сюда, Александр Иванович, выехал Гапанович. Он телеграфировал Ларину из Японии, чтобы ревком задержал «Завойко» и вызвал в Петропавловск вольнонаемную команду. Она якобы готова выехать немедленно во главе с капитаном.
– Интересно. А Ларин что?
– Смеется. Говорит, обойдемся без Гапановича.
18
В погожий майский день «Адмирал Завойко» стоял на якоре в обширном Камчатском заливе. С просторов океана лениво катилась крупная зыбь. Выбегая на пологий берег, она пенилась, разбрасывала серебрившиеся на солнце брызги. Вдали, за поросшей кустарником низменностью, высился гигантский конус Ключевской сопки. Покрытый вечным снегом, он напоминал огромную сахарную голову с отломанным концом. Из кратера текла лава и вырывались то клубы черного дыма, то белый пар. У вершины лава сверкала огнем, ниже, встретив снег, исчезала в облаках пара, застывая, обращалась в медленно ползущие бурые потоки. На косе, замыкавшей устье Камчатки, чернели постройки рыбоконсервного завода, вокруг сновали катера и кунгасы. Глухо рокотал прибой.
Моторный катер под управлением Беловеского с Якумом, инспектором рыбнадзора и Павловским на борту отвалил на берег. Якум хотел познакомиться с общественно-политической жизнью Усть-Камчатска, побывать в ревкоме, побеседовать с населением, проконтролировать лов рыбы.
Был конец прилива – самое удобное время для перехода через бар – мелководную преграду из наносов быстрой, многоводной Камчатки.
Катер нырял в провалы между закрывавшими горизонт пенистыми гребнями, фыркал, как морской лев, принимал носом воду. Два матроса с деловитым спокойствием отливали её лейкой и ведром. По лицу вцепившегося в румпель штурмана текли соленые струи, он был серьезен и сосредоточен. Изредка бросал быстрый взгляд на своих пассажиров, спрятавшихся под фордек, и снова сквозь пену и брызги смотрел вперед, прислушиваясь к ритмичному шуму двигателя. Павловский, впервые переходивший камчатский бар, вопросительно поглядывал на Якума.
Наконец мелководье осталось позади, волнение сразу прекратилось, и катер пошел почти вплотную к галечной косе, борясь со встречным течением, которое здесь стало ещё сильнее.
– А в отлив, товарищ Беловеский, ваш катер справится с течением? – спросил Якум, выбираясь из-под фордека.
– Может и не выгресть, Александр Семенович. Да и переходить бар в отлив – безумие: катер обязательно зальет.
– И он утонет?
– Нет, зачем же. Катер спасательный, он непотопляем. Но после такого купания кое-кого можно и недосчитаться.
– Да, здесь нужны прочные закрытые катера с сильными машинами, – вмешался инспектор рыбнадзора, – на открытом катере, как ваш, переходить бар всегда опасно: можно сбиться с фарватера, и тогда конец… Смотрите, сколько здесь нерп. Они жрут не только рыбу…
Когда все вылезли на деревянную пристань, Беловеский тщательно осмотрел корпус катера. Не обнаружив повреждений, он сказал старшине:
– Посмотрю городок, поищу знакомых. Обратно пойдем вечером, когда начнется прилив.
– Товарищ штурман, а нам как? Можно тоже отлучиться? – спросили матросы.
– Можно. Только чтобы на катере всё время был дневальный. Слышите, Орлов? За это вы отвечаете!
– Не сомневайтесь, товарищ штурман. Пусть идут. Я здесь останусь с Губановым, – кивнул старшина на моториста. – Надо для команды свежей рыбой запастись.
Два матроса, Казаков и Шейнин, пошли по тропинке, кравшейся среди кустов тальника, вслед за разбитным парнем в замшевой куртке и высоких канадских мокасинах на шнурках. Их новый знакомый обещал показать город и познакомить с товарищами, два года назад приехавшими сюда из Сибири. Все они в восторге от Камчатки. Скалистые горы, вечный снег, ледники и вулканы. Зеркальная гладь озер, подпруженных потоками застывшей лавы. В многочисленных теплых ключах без огня можно варить яйца и картошку. На зазубренных хребтах маячат снежные бараны, несущиеся вниз порожистые реки изобилуют крупной форелью. А растительность какая! По долинам густые заросли шеломайника, рядом леса каменной березы, а вверх по склонам сопок – непроходимый вечнозеленый ковер кедрового стланика. А звери! И медведи, и песец, и чернобурка, и соболь, и выдра… Всё, что только душа желает. Свободная жизнь, свободная торговля. Власти, по существу, нет. Никто не мешает носить оружие, охотиться, жить в свое удовольствие. Казаков слушал краснобая с восторженным вниманием, Шейнин – с недоверчивой улыбкой.
Солнце золотило струи быстрой широкой реки. Сверкая серебром чешуи, на стрежне плескалась рыба. Спасаясь от хищников, рыбная мелочь прыскала во все стороны. Местами на прибрежной гальке белели выброшенные течением тушки. Около них суетились чайки, наедаясь досыта без хлопот.
– Эх, и ловить тут рыбку не нужно: сама на берег лезет! – удивился Казаков.
– Это, ребята, ещё что! Вот скоро нерест будет. Тогда в реках полным полно и кеты, и горбуши, и кижуча. Валом прет, на брюхе ползет, через камни прыгает, – пояснил разбитной парень, бодро шагавший впереди.
19
На окраине деревянного городка в большой брезентовой палатке собралась вся компания. Расселись среди ящиков, мешков, оружия, посуды, одеял. В ведре варили на костре уху. Речной водой разбавляли спирт. Охотники все молодые, бородатые, загорелые. От них пахло черемшой, сыромятной кожей. Сразу установилась непринужденная, приятельская атмосфера. Матросов расспрашивали о жизни во Владивостоке, о морской службе. Вспоминали, как были студентами. Давно это было, как время летит! Из вскрытого ящика угощали их сушеными калифорнийскими абрикосами. Из отборной канадской муки пекли на свином сале пышущие жаром оладьи. Ели их как хлеб и как пирожное, в последнем случае смазывая консервированными сливками. Генка, их атаман, распаковал какой-то сверток и вынул оттуда два ножа в кожаных ножнах и с застежкой на кнопке.
– Это вам, ребята, на память в нашей встрече, – сказал он с улыбкой на бородатом лице, – охотнику и матросу никак нельзя без ножа.
А Казаков не мог расстаться с великолепным семизарядным винчестером и всё щелкал диковинным затвором. «Эх, пожить бы так, без боцмана, без побудок и надоевших вахт, без страха проснуться на белогвардейском корабле. Ведь может такое случиться!» – думал он, пока охотники пели.
Голоса у них были сильные, задушевные. У атамана сочный бас. Хорошо спели под гитару: «Далеко в стране иркутской, между скал, высоких гор». Потом другую: «Звонит звонок насчет поверки, Ланцов задумал убежать…» и ещё из сибирского тюремного репертуара, бывшего в почете у этой вольницы.