Верность
Шрифт:
– В моём.
– Не откажите тогда объяснить, чем вызвано ночное вторжение на вверенный мне корабль начальника речной полиции Меллауса? Разве он не знает, что «Адмирал Завойко» военный корабль, на котором в любых случаях обходятся без полиции. Кроме того, я стою в китайских водах, вне зоны его деятельности. Чем же вызваны такие смелые действия полицейских чинов?
– Я ещё не имею донесения капитана Меллауса, сэр, но слыхал, у вас был бунт…
– А я, сэр, слышал другое: что у вас взбунтовалась речная полиция.
Оба обменялись сдержанными улыбками. Это сломало лёд и как-то сразу создало дружескую атмосферу.
– Похоже, что кто-то надул нас обоих, – отвечал харбор мастер.
– В этом я не сомневаюсь, сэр. И даже скажу вам, кто надул. Это исключенный с русской службы командер Хрептович, сейчас капрал волонтерского корпуса.
– Я его не знаю. Впрочем, вспоминаю, сэр. Это он полгода назад пытался взять на абордаж ваш корабль на Шанхайском рейде? Он не сумасшедший, сэр?
– К сожалению, не только он, сэр. Начальник речной полиции сделал свой ночной визит, имея его в свите.
– И он был у вас на борту?
– На корабль его не пустили, но на полицейском катере он был.
Харбор мастер удивленно поднял брови и отвел взгляд на модель любимого корабля «Летящее облако», на котором он обошел все моря и океаны. Корабля давно не существует, но искусно сделанная в Гонконге модель напоминала ему о молодости, о днях, полных отваги, риска, побед над стихией.
«Русский командир прав, – подумал старый моряк, – речную полицию пора приструнить и вытравить из неё повадки королевской морской пехоты». Взглянув на Клюсса, он заключил:
– Я разберу этот прискорбный инцидент, сэр, и воздам должное моим подчиненным. А вас прошу принять мои искренние извинения.
Клюсс встал и, поклонившись, надел фуражку:
– Со своей стороны считаю долгом предупредить вас, сэр, об отданном мною распоряжении: если муниципальные полицейские ещё раз самовольно взойдут на борт вверенного мне корабля, они будут арестованы и переданы китайским властям.
Харбор мастер молча поклонился, подумав: «Русский медведь всё-таки не удержался и на прощание показал когти». Когда дверь за командиром «Адмирала Завойко» закрылась, он подошел к окну. У таможенной пристани покачивался моторный катер под русским военным флагом. Приняв на борт командира, катер отвалил. Баковый матрос, положив отпорный крюк, поставил на носу флагшток с длинным вымпелом, чтобы все знали, что на катере командир корабля. Глядя вслед удалявшейся шлюпке, харбор мастер подумал: «Вряд ли у этого офицера могла взбунтоваться команда. На большевика он тоже непохож. Загадочные люди эти русские».
96
Через неделю Глинков сказал комиссару:
– Думаю, Бронислав Казимирович, что уже можно провести организационное собрание партийной группы. По-моему, в первую очередь следует привлечь товарищей Шейнина, Дойникова, Дутикова и машиниста Губанова. Ребята все положительные, достаточно серьезные. С каждым из них я говорил отдельно и убедился, что по своим взглядам это преданные Советской власти люди. Все они написали заявления на твоё имя. Полагающихся по Уставу рекомендаций у них, конечно, нет, но одну каждый из них от меня получит.
Павловский остался доволен проведенной Глинковым подготовкой и предложенным составом партгруппы. Это были те самые люди, на которых рассчитывал и он. Было жаль, что среди них нет боцмана и котельного механика Панкратьева. И он спросил:
– А почему боцман и Панкратьев остались в стороне?
– Боцман говорит, что считает себя не готовым для вступления в партию. Не знает ни Программы, ни Устава. Знает только, что вождем партии большевиков является Владимир Ильич Ленин, что за ним идут рабочие и крестьяне, что он против капиталистов и помещиков… Просит разрешить ему посещать наши собрания.
– А ты как думаешь?
– Я лично убежден, что партийные собрания должны быть открытыми, если нет веских оснований их засекречивать.
– Но тут налицо такое основание. К тому же постоянно действующее. Ведь мы в непосредственном капиталистическом окружении. У наших бортов стоит империализм с его законами, нравами и вооруженной силой.
– Ну и что же? – не сдавался Глинков.
– Да то, что коммунистические партии, если они здесь существовали бы, были вынуждены прятаться в подполье и соблюдать строгую конспирацию.
Глинков задумался и наконец спросил:
– Значит, ты считаешь, что наша партгруппа должна быть организована так же, как и на дореволюционном русском корабле?
– Не совсем, но примерно так. То есть конспиративно.
– А зачем это нужно?
– Ты в тюрьме сидел? Значит, знаешь зачем. Вот когда уйдем отсюда, тогда другое дело. Но и тогда совсем без конспирации нельзя. Вот и полезно приучить будущих большевиков к конспирации.
– Сдаюсь, – сказал Глинков, – ты прав.
Он был удивлен и, пожалуй, обрадован. Первый раз в споре с ним Павловский твердо настоял на своей, как он теперь понял, правильной точке зрения. «Теперь я чувствую в нём комиссара», – с удовлетворением подумал он.
– Ну а офицеры? – спросил Павловский.
– Из командного состава я хотел привлечь в группу Панкратьева. Бывший матрос, участник революционных событий в Сибирской флотилии. Но он ответил мне почти то же самое, что и боцман. Говорит, грамоты не хватает. Есть у нас ещё бывший матрос и участник революционного движения – штурман. Но с ним я не говорил до твоего решения.