Верность
Шрифт:
– Это невозможно, господа. Мы даже у себя не можем навести должный порядок и, как требует контора, уйти во Владивосток. На наших пароходах тоже завелись большевики. Тут вы нам сначала должны помочь: прислать нам моряков, которые будут слушать только капитана. А пока у нас такой разброд, что не приходится и говорить о каких-либо организованных выступлениях. По-моему, в вопросе освобождения Полговского самое реальное – пресса.
Гедройц вытер салфеткой лоб.
– Пресса, вы говорите? Что ж, попробуем здесь, в Шанхае. В Харбин напишем, во Владивосток. Но что это даст? Газетам нужна сенсация. Какой-нибудь громкий инцидент со стрельбой и кровью. Вот тогда бы писаки застрочили! Да и то их хватит на два, от силы три номера, а там новая сенсация на бесполезную для нас тему. События нужны, господа, создавать их надо. А мы… Да что говорить!
– Совершенно ясно, что с захватом «Адмирала Завойко» ничего не получилось, – пробасил Нахабов, – и в будущем не получится. Ведь так, Виталий Федорович?
Хрептович молчал, занятый своими ногтями.
– Так вот, господа, я думаю, что теперь нужно стремиться не к захвату, а к интернированию большевистского корабля. Это кратчайший путь и к освобождению Полговского.
– Вряд ли китайцы по нашей просьбе, Петр Саввич, захотят интернировать русский корабль, – поднял глаза Хрептович. – Для этого нужен какой-то повод.
– Повод обязательно будет. Но чтобы за ним последовало интернирование, надо действовать заранее через Харбин и Мукден.
Все с интересом смотрели на Нахабова.
– Почему, Петр Саввич, через Мукден, а не через Пекин? – спросил Хрептович, оставив в покое свои ногти.
– Потому, Виталий Федорович, что скоро Мукден будет в Пекине. Ха, ха, ха! – раскатился бас Нахабова. Он потянулся к графину и, налив всем рюмки, провозгласил: – Выпьем, господа, за некоронованного императора Маньчжурии, за «великого хунхуза». За восходящую звезду на политическом горизонте Китая, которая, бог даст, поможет нам!
98
Четвертые сутки канонерская лодка «Магнит» отстаивалась в проливчике между двумя островками. Ждали радиограммы о выходе из Шанхая «Эривани» и «Астрахани». Июльская жара, хотя и смягченная морем, давала себя знать. Горизонт исчезал во мгле, влага оседала на всем, одежда и обувь покрывались зеленой плесенью. А радио молчало.
Команда изнывала от жары и безделья. Офицеры с утра до вечера играли под кормовым тентом в «козла» и в трик-трак. Ночи были попрохладнее, мелькали зарницы. На рейд возвращалось много рыболовецких джонок, мимо проплывали их тусклые фонари. Не давали спать запахи улова и перекличка рыбаков. Утром обильная роса сгоняла вниз расположившихся на палубе.
Первые два дня купались в очень теплой мутноватой воде. Но после того как совсем близко от резвившихся матросов показался похожий на кривой меч плавник акулы, командир запретил это. Особенно огорчен был старший офицер Ипподимопопуло, непревзойденный пловец и ныряльщик. Его мечтой сделался бой с акулой. Для этого он приспособил себе на грудь огромный, острый как бритва кавказский кинжал. Но командир был мрачен и непреклонен.
«Хочет после Дальнего подтянуть команду и офицеров», – подумал мичман и в свою очередь стал придирчивым к подчиненным. Следуя принципу старого дисциплинарного устава «не оставлять проступков и упущений без взысканий», Ипподимопопуло стал наказывать за малейшие нарушения: например, за появление на палубе от подъема до спуска флага без фуражки или без белого чехла на ней.
Корабль покачивался на мертвой зыби. У каюты кондукторов переминался с ноги на ногу матрос-часовой в белом костюме и бескозырке. В каюте, совершенно голый, обливался потом кондуктор Гавин, арестованный командиром на десять суток «за пьянство и буйство в Дальнем», как было объявлено в приказе. Но все знали, что причина ареста гораздо глубже.
В 1916 году Гавин, бывший тогда младшим баталером,[56] и молодой лейтенант фон Дрейер прибыли во Владивосток в составе команды гвардейского экипажа для укомплектования выкупленного у японцев крейсера «Сойя», получившего георгиевский флаг и прежнее гордое имя – «Варяг». Дрейер хорошо помнил радостный день 27 марта. В бухте Золотой Рог снова стояли казавшиеся грозными броненосцы «Чесма», «Пересвет» и славный крейсер «Варяг». На них были спущены японские и торжественно подняты андреевские флаги. Прогремел орудийный салют с транспорта «Монгугай», все стоявшие на рейде суда расцветились флагами.
Но вечером с Дрейером случилось невероятное. Офицеры Сибирской флотилии устроили гвардейцам в ресторане «Золотой Рог» ужин, гвоздем которого был краб под соусом провансаль, блюдо, приведшее в восторг балтийцев и потребовавшее обильных возлияний.
Краб, говорили хозяева, любит жить на большой глубине, и смирновская водка сделала своё дело: сильно захмелевшего лейтенанта увезли в какой-то притон. Что там было, он совершенно не помнит. На другой день Дрейера нашел в номере гостиницы комендантский адъютант, кем-то вызванный по телефону. Он предложил ему одеться и ехать с ним. Но напрасно поручик терпеливо ждал его в коридоре. Исполнить это требование лейтенант не мог: не было ни одежды, ни денег…
Скандальный случай получил огласку, над ним много смеялись, называли имя авантюристки. Но для Дрейера это приключение едва не завершилось трагедией. Когда командир «Варяга» фон Денн объявил лейтенанту фон Дрейеру, что ему придется оставить крейсер, лейтенант решил застрелиться. Наган он считал надежнее браунинга, подаренного ему отцом при окончании морского корпуса. Но надежный наган дал осечку. «Значит, не судьба», – подумал Дрейер и перевелся в Сибирскую флотилию. С этого дня он не расставался с наганом.
Через несколько дней баталер Гавин был также списан с крейсера в морской госпиталь вследствие какой-то болезни.
Потом судьба свела их снова на «Магните» в Дальнем.
И вот в Дальнем этот самый Гавин, теперь кондуктор, полуофицер, позволил себе в нетрезвом виде так ответить ему, командиру корабля:
– Что вы меня укоряете, господин лейтенант? Что ж такого, что опоздал! Сам дошел до трапа! Одежда, деньги и часы при мне! Не так, как некоторые!
После этого наглого намека у выдержанного и хладнокровного Дрейера возникло желание застрелить на месте Гавина.
Но револьвер был в каюте, а задержка в таких случаях неуместна. И Гавин вместо пули получил десять суток ареста.
Медленно ползло время, корабль покачивался в ущелье между скалистыми островками. Сменялись вахтенные и часовые, матросы и офицеры бродили по раскаленной солнцем палубе, лениво пикировались. Иногда на палубе появлялась долговязая фигура ревизора Буланина, наблюдавшего, как артельщик покупает с подошедшего сампана свежую рыбу для камбуза. Но скоро минтай приелся, и ему стали предпочитать консервы «щи с мясом и кашею».