Вернусь, когда ручьи побегут
Шрифт:
Подруги выходили замуж, рожали детишек, обзаводились своими домами. «Парно-уточный период» был в самом разгаре. К двадцати трем Надиным годам зерно любви окончательно созрело и только ждало случая, чтобы упасть в почву – благодатную пахоту или вовсе непотребную каменистую породу – значения уже не имело. Надя по-настоящему влюбилась.
Старший инженер из соседнего сектора, тридцатилетний отец семейства, внешне напоминал прибалтийского Валдиса, не обладая, правда, ни его шармом, ни куражом. Негромкий, воспитанный, порядочный Михаил признался Наде в любви, когда «гуляли» всем отделом, отмечая завершение проекта. Через неделю после праздника судьба-индейка выписала обоим командировки в северный морской город, снабдила билетами на поезд в одном купе и любезно освободила для них места в единственной приличной гостинице «Белая ночь», куда обычно командированным было не пробиться. На третьи сутки удалось
Возвращаясь домой из той командировки, Надя боялась встречи с матерью: ей казалось, что та все прочитает в ее глазах. Но Зинаида Михайловна, хоть и была проницательной женщиной, так глубоко в глаза дочерей не заглядывала – возможно, боялась обнаружить там неукрощенную горенесущую стихию пола, самую страшную из стихий. Так что опасения Нади были напрасны, все обошлось, жили как прежде, ездили за грибами по выходным, варили варенье на зиму. А по ночам Надя обмывала солеными слезами ножевую рану в груди. Тогда же дозрела она до мысли, что все женское, личное должно быть надежно упрятано от чужих глаз, словно и нет его вовсе. Так всем будет лучше. Спокойнее.
…Выйдя из метро, Надежда двинулась к телефону-автомату. День был серый, слякотный, неуютный, больше похожий на октябрьский. Познабывало. Хотелось напиться горячего чаю с лимоном, нырнуть в постель и укрыться с головой теплым одеялом. И чтоб никто не трогал. Но трогать, конечно, будут. Она позвонила матери, сказала, что стоит на остановке автобуса, скоро приедет, не надо ли чего купить по дороге. По голосу Зинаиды Михайловны поняла, что сюжет на тему «есть ли у тебя дом?» уже запущен в производство. Надо срочно придумать удобоваримую версию, почему она осталась ночевать у Камиловой… Ну, допустим, можно сказать, что Сашка заболела. У нее вчера вечером начался сильный жар, Наде пришлось задержаться, помочь с уборкой, а потом уже поздно было… Предположим. А почему с утра-то сегодня не приехала, предвосхитила Надя следующий вопрос Зинаиды Михайловны. А сегодня… сегодня Вадик срочно уехал на работу, и Сашку бросить в таком болезном состоянии одну никак нельзя было… Слабоватая, конечно, версия, но другой нет. Надя представила себе выражение маминого лица, если бы она выложила ей правду-матку: про беременность Симочки, про звонок Мурата, Сашкин вчерашний разнос и сегодняшнюю «крышу», про пьяного Пашку-придурка, звавшего замуж.
За долгие годы у Нади натренировалась до атлетической крепости специальная мышца, полирующая для маминого спокойствия шершавую действительность. Заранее зная, что мать, движимая любопытством, будет обходными путями выспрашивать, чем занимались, о чем говорили, кто во сколько ушел и с кем, Надя на ходу набрасывала картинку, где царили чистые дружеские отношения, задушевно пели песни под гитару, говорили о книгах и путешествиях, и никто не повышал голоса, не истерил, не нажирался до выворота кишок, не соблазнял чужих жен, не жаловался на пропащую свою жизнь. Все было прозрачно, благородно. Мать слушала, кивала, в душе не веря ни единому слову Надиного прилежно адаптированного текста.
Доходило до смешного. Как-то Зинаида Михайловна приехала к Сашке на дачу – навестить Наденьку, проводившую отпуск у подруги. «Ты тут не мерзнешь? – спросила она, придирчиво оглядывая чистенький летний домик, предназначенный для гостей, – ночи-то такие холодные стоят». Надя привычно заполошилась: «Нет, мамуля, совсем не холодно, вот у меня и обогреватель есть, не волнуйся, мне тут очень хорошо». Зинаида Михайловна заглянула в примыкавшую к домику маленькую кухню:
…Войдя в дом, Надежда увидела то, что ожидала увидеть: Зинаида Михайловна с Верой – носочки в полоску – сплоченно сидели на диване, готовые к атаке, – «Северный альянс». Поздоровалась, снимая пальто в крошечной прихожей. Ей не ответили. «Не дам себя втянуть в разборки, ни за что не дам, – устало подумала она, – и оправдываться не буду, скажу, что голова болит, и пойду спать». Стараясь не замечать общей натянутости, Надя вошла в комнату, спросила: «Как вы тут, девочки?» – и, не ожидая ответа, суетливо сообщила, что погода отвратительная, что двадцать минут автобуса ждала, а на лестнице сейчас встретила соседку Валю, она уже на девятом месяце, представляете, привет вам передавала, а вы кино смотрите, хороший фильм?.. Надя говорит и говорит, не оставляя провокационных пустот, переводя стрелки нацеленного на нее внимания на любой подвернувшийся безобидный предмет. Голос ее громок, мажорно приподнят. Уже чувствуя тщетность своих усилий, она все продолжает греметь отвлекающей погремушкой.
– У тебя вообще дом есть? – наконец спрашивает мама. В наступившей тишине слышен Надин тяжкий вздох. – Или ты как в гостиницу сюда приходишь? Тебя двое суток в доме не было.
«Сутки и три часа», – мысленно поправляет Надя. И выкатывает заготовку про заболевшую Александру.
– Маме ночью плохо было, хотели «скорую» вызывать, – отбивает сестра.
– Да что ты, мамуля! Давление опять? – озабоченно спрашивает Надя, хорошая дочь.
– Не притворяйся! – в сердцах машет рукой Зинаида Михайловна. – Будто тебе до матери дело есть.
– Мама, можно мы потом поговорим, у меня голова очень болит. – Голова и вправду начала болеть.
Мать отпускать не хочет:
– Тебе посторонние люди дороже. Не стыдно по чужим домам шататься, как будто у тебя своего нет?
– Сашка не чужая…
– Больно ты ей нужна, твоей Сашке. У нее своя семья. – Зинаида Михайловна пожевала губами, нащупывая нужное слово. – Приживалка!
Это был болевой прием. Не новый, но всегда неожиданный, а потому действенный: напомнить Наде при случае о ее никомуненужности, никчемности. Погладить горестно по голове и сказать: «Обрубочек ты мой маленький, никому-то ты не нужна, никто-то тебя замуж не берет!»
Надя еще балансировала, чтобы не сорваться, но уже начала терять равновесие.
– Мама, ну что ты хочешь от меня? Чтобы я сидела на диване и смотрела телевизор?
Зинаида Михайловна боевито подобралась: это камушек в них с Верочкой.
– А что плохого с семьей посидеть? Почему обязательно телевизор? В доме полно дел. Вон пылища какая! Ничего не делаешь, приходишь на все готовое.
Пульс стал биться сильнее, закипала обида: накануне, зная, что пойдет в субботу к Камиловой, Надя предусмотрительно сделала уборку, вылизывала до ночи всю квартиру, кроме Веркиной комнаты (сестра пролежала у себя на диване), чтобы уж придраться было не к чему.
– Хорошо, мама, я знаю, что я легкотрудница, – сказала Надя. И сделала движение в сторону своей комнаты. В затылке ломило.
– Ты и зарплату не всю приносишь в дом, утаиваешь от нас! – остановил ее материнский, набирающий высоту голос.
Вера подтверждающе кивнула.
«Заначку в секретере нашли, пять рублей», – догадалась Надя. Деньги, из премиальных, были припрятаны на Надину «мечту» – джинсовую юбку фирмы «Lee», красоты невероятной, с нашлепками, карманчиками, дивной строчкой, остромодную. Словом, писк. «Товар» должны были привезти на этой неделе, по налаженному каналу непосредственно из-за кордона. Стоила она бешеных денег – почти половину Надиной зарплаты. Назови Надя цену – у матери бы глаза на лоб полезли: да ты в своем ли уме, дочка, что ж это за юбка такая, из золота, что ли, у тебя юбок мало? Зачем это тебе? И Надя решила скостить пятерочку, когда будет просить у Зинаиды Михайловны деньги на обновку, – авось проскочит. Нет, не проскочило.