Вернуть Веру
Шрифт:
– Ты же не любишь его.
Я усмехнулась. Закусила губу и, устало растерев лицо ладонями, прошептала:
– Серьезно? А что ты вообще знаешь о любви?
Где-то там, за пределами накрывшего нас куполом напряжения, Настька, наконец, поймала псину. Выскочила с ней в коридор, удерживая на руках, и что-то радостно защебетала. А я не слышала ее и все смотрела… Выискивала что-то в его глазах. Но потом открылась входная дверь, шурша пакетами, в квартиру вошел Вавилов, и я была вынуждена переключить внимание на него.
– Привет. Все нормально? –
Я кивнула. Приобняла его, улыбнулась и захрипела:
– Стас уже уходит. И забирает щенка… - покосилась я на дочь.
– Ну, мама! – возмутилась та.
– Все в порядке, Насть. Давай его сюда.
Настька смерила меня недовольным взглядом. Еще раз потрепала пса за ухом и нехотя отдала Гулеву. А тот… Он ведь даже не успел разуться. Только тонкую куртку снял. И знаете, я в общем-то была не против собаки, но почему-то мне казалось, что Стасу она сейчас нужнее, чем нам.
– Выздоравливай поскорее, - напоследок бросил он и ушел, впустив из подъезда в квартиру прохладу и сырость, заставившие меня поежиться.
– И зачем он приходил? – все еще подозрительно поинтересовался Вавилов.
– Был неподалеку, встретил Настьку у аптеки, ну и решил зайти…
– Странно это все.
– Что здесь странного? Он просто волновался о маме! Думал, ей хуже стало, раз врач приезжал…
Ах, вот оно что! Ну, что ж... Стас всегда был очень внимательным. Совершенно некстати у меня защипало в носу. И мерзкая такая… дробная дрожь прошлась по телу.
– Да ты еле на ногах стоишь! – дошло до Олега. – Марш в постель! Ты что-нибудь ела?
– Нет. И не хочу…
Я даже не стала включать свет. Забралась в кровать, перевернулась на бок к окну и, закусив щеку, чтобы не расплакаться, принялась считать про себя. Вообще я не часто себя жалела, а тут… Настроение было такое – хотелось обнять подушку и реветь, пока все глаза не выплачешь. Да… Мне очень жалко было… Себя. Его… Их. И Настьку почему-то тоже жалко, и даже ту бездомную, перевернувшую мне квартиру вверх дном, дворнягу.
А где-то вне этой жалости Настька орудовала шваброй, переговариваясь с Олегом, который, судя по звукам, взялся что-то готовить… Иногда они поочередно заглядывали ко мне, чтобы убедиться, что мне не стало хуже, а потом тихо, на цыпочках, возвращались к своим делам.
– Эй! Вер… Ты спишь?
Шмыгнув носом, я покачала головой и нехотя обернулась. Льющийся из коридора свет резанул по воспаленным глазам. Я зажмурилась.
– А я тебе суп сварил. Хочешь?
Я все же не выдержала. Всхлипнула. И отчаянно затрясла головой, несмотря даже на то, что есть мне ну совсем не хотелось.
– Да ты плачешь!
– Просто растрогалась… - прошептала я.
– Женщины, - закатил глаза Вавилов, поставил поднос на тумбочку, сел и, осторожно меня обняв, снисходительно потрепал по макушке. К нам заглянула Настька, но увидев, что к чему, тактично вышла из комнаты. Кое-как успокоившись, я съела половину тарелки, а как только вновь коснулась подушки – уснула, окончательно обессилев. Проснулась уже утром, когда Олег ушел. Зато нагрянули обеспокоенные родители. И хоть опять плачь… От того, какие они у меня замечательные. Заботливые и… самые лучшие. Наверняка ведь у папы куча дел, и встречи, и что-то важное… А он все бросил, чтобы приготовить мне, как в детстве, вафли, которые я даже не смогла съесть, потому что очень сильно болело горло. Зато как пахло в квартире выпечкой! И как мы потом смеялись… Хоть мама ругалась, что мне нельзя, и вообще…
А еще они, наконец, познакомились с Олегом… Не так, конечно, как планировали, но все же. И может, лучше, что все произошло довольно неожиданно. Меньше пафоса. Больше какой-то душевности. Маму покорило то, что Вавилов явился ко мне с цветами. Полной охапкой темно-вишневых хризантем. И то, что он, взрослый мужик, нервничал, когда понял, с кем ему предстоит знакомство. И то, как по-старомодному он попросил у них моей руки…
С папой… С папой было сложнее. Он, как всякий отец, был очень придирчив, и душу открывать не спешил.
Словом, это были такие… странные дни. Дни моей болезни. Я смотрела на родителей, проживших вместе тридцать пять лет, на их удивительно теплое отношение друг к другу и все отчетливей понимала, как отчаянно сильно хочу того же. Быть на одной волне с тем самым… предназначенным мне мужчиной. Говорить без слов… взглядами. И я смотрела на Олега в попытке представить наше будущее таким, как я хочу, и все вроде бы складно было. Но в то же время… Не знаю. Не могу объяснить. Что-то меня все равно терзало. В ответ на довольный взгляд Вавилова я слабо улыбалась и прятала где-то на его шее потекший нос. О, я стала ужасно сентиментальной! Господи, да я плакала каждый день! Мое настроением было таким же дождливым, как наступившая за окном осень… Кажется, тому все способствовало.
Особенно я растрогалась, когда, страшно стесняясь и нервничая, меня пришла навестить… Вероника Заяц. С ней была и Дашка. Растерявшись не меньше гостьи, я проводила их на кухню и предложила чай. А Вероника… она отнекивалась и бормотала что-то невнятное о том, что просто пришла сказать спасибо. За все… И апельсины принесла, хотя у меня, наверное, уже есть апельсины, и вообще мне не до неё…
– Вероник, сядь. Выдохни. И прекращай меня благодарить… Лучше расскажи, как у вас дела с ремонтом продвигаются.
Она и рассказала. Что, опять же нам с Гуляевым благодаря, все продвигается очень быстро. Эта глупышка даже обещала отдать все деньги, что потратила. До копеечки. Как только она сможет оформить Дашку в садик и выйти на работу. В ответ на это я только головой качала. И смотрела на эту молоденькую, но такую сильную женщину, и чувствовала к ней какую-то необъяснимую теплоту. Как к человеку, которого тысячу лет знаю, и который мне близок.
– … думала, он весь из себя, знаете? Самовлюбленный, и все такое… А он ведь совсем не такой. Он у нас в туалете стены штукатурит. Представляете?