Вернуться
Шрифт:
Работал старый гриб, надо отдать ему должное, умело. Катрин чувствовала только слабую тупую боль в становящемся все тяжелее левом ухе. Правое отяготилось единственной серьгой с приличных размеров изумрудом.
– Сойдет, — милостиво объявила Катрин, заглядывая в зеркало. Полированная поверхность была столь отвратительного качества, что молодая женщина различала лишь расплывчатые очертания своего лба.
Орех, который прикасался к опасной клиентке как к ядовитой змее, поспешно отступил.
– Замечательно работаешь, — похвалила Катрин. — Прямо кудесник иглы.
— Нет, у нее родовой рисунок. Слушай, женщина, — неуверенно попросил знахарь, — позволь мне еще на руку посмотреть.
Катрин понимала, что Ореха мучает профессиональная зависть. Чувство, в общем-то, простительное.
– Смотри, только осторожно...
Вернулись домой к обеду. Старый ковылял с трудом, коленные суставы его совсем не держали, да и скользко было после дождя. Несколько раз хромой телохранитель ворчливо напоминал, чтобы северянка не вздумала откидывать капюшон. Незачем милорда позорить непристойно обрезанными волосами.
Клоринда поцокала языком на красоту в ушах "утопленницы" и шепотом сообщила, что милорд вернулся в скверном расположении духа. На Рататоск весьма сердит. Недостойно девчонка себя показала на судилище. Катрин политические оплошности будущей первой леди было глубоко пофигу. Левое ухо стало горячим и тяжелым. Поскольку обед задерживался, Катрин прихватила лопату и поднялась в сад. Копать не хотелось, к тому же заниматься сельхозработами в парчовом платье было как-то глупо. Катрин нашла сухое местечко под старой сливой, села и принялась лениво полировать черенок лопаты. Сверху, с галереи дома донеслись голоса. Кажется, Клоринда утешала малолетнюю хозяйку. Потом вмешался нежный голосок Эллилон. Сообща воспитывают. Нет, чтобы нормально выпороть сопливую миледи.
Катрин успела зачистить черенок до ровного и приятного светло-коричневого цвета. Болтовня наверху не утихала. Между тем, хотелось есть. Катрин раздраженно потрогала левое ухо, — по ощущениям, орган слуха увеличился раза в два. И побрякушки как колокола брякают.
С галереи свесилась Клоринда:
– Слышь, Зеленоглазая, хоть ты ей скажи. Не хочет с нами разговаривать гордая госпожа Рататоск.
"Ремень дайте, — я ей всё живо растолкую", — подумала Катрин, с неохотой вставая. Если этак сидеть, обеда вообще не дождешься.
Рататоск сжалась на корточках на полу галереи. Подол еще утром нарядного платья, был так заляпан грязью, как будто девчонка в футбол гоняла. Будущая леди упорно смотрела в пол, все четыре мокрые косицы уныло обвисли. Рядом с девочкой по полу, бренча цепочкой пристегнутой к кольцу на шее, прогуливалась такая же взъерошенная, светло-серая птица.
– Чего сидим, кого ждем? — поинтересовалась Катрин. — Пошли кушать, после еды все проблемы куда легче решаются.
Рататоск даже головы не подняла. Женщины завздыхали. Клоринда и Эллилон смотрели на девчонку с одинаковым сочувствием. Нет, бабам, положительно нужно своих детишек заводить. Пусть и незаконнорожденными
Клоринда взяла Катрин за рукав, увлекла в сторону, зашептала:
– Ты с ней поласковее. Она тебя боится.
– Из-за подушки, что ли?
– Из-за подушки. Да и вообще...
– Замечательно. Ну и чего вы меня звали, если она меня боится?
– Так ты ей скажи строго, но ласково.
Катрин кивнула:
– Угу, у меня только так и получается. А где жених наш всемилостивый? И вообще, с чего такое горе вселенское?
– Милорд с Тимом ушли в кабак. Джином неприятность заливать и баб бестолковых ругать. Ратка-то на судилище опозорилась. Когда изменнику брюхо вскрыли, сблевала она. Милорда сильно забрызгала.
Катрин с некоторым сочувствием глянула на убитую горем девчонку:
– А вы что ждали? Ребенок еще. К пыткам и казням определенная склонность нужна. Или хотя бы привычка. Втянется Рататоск, еще покажет себя. Лет через пять-десять.
Клоринда сдвинула брови:
– Милорд десять лет ждать не может. И вообще не наше дело ему советы давать. Он накричал на Рату прилюдно, да длань приложил. Она ревела, потом онемела. Милорд уж пожалел, что стукнул дурочку, птицу ей обещанную купил, а она молчит. Успокоить ее нужно, иначе, когда милорд вернется, он нас всех...
Катрин кивнула и шагнула к девочке. Рататоск сидела все так же неподвижно, Эллилон ласково поглаживала ее по голове.
– Рататоск, пойдем, пообедаем. Птичку покормим. Вы обе устали, подкрепиться нужно, — мягко сказала Катрин.
– Пойдем, Рата, — поддержала Клоринда. — Я большой пирог испекла. С сушеными бананами, ты их любишь. Пойдем, а то милорд тебя снова накажет.
Последний довод был явно лишним. Девчонка вскинула голову. Глаза у нее были злые, на замурзанных щеках виднелись следы от слез.
– Он меня не любит! Меня никто не любит! Вы бы все меня тоже побили!
Из глаз девчонки хлынули новые слезы. Рататоск подскочила, чуть не наступив на птицу, кинулась по галерее за угол. Перепуганный баклан попытался взлететь, запутался в цепочке и оглушительно захлопал крыльями.
– Ой, девчонка опять на скалу полезет! — всплеснула руками Клоринда.
"Нет, не будет сегодня обеда", — с тоской догадалась Катрин.
Эллилон, поддерживая подол, устремилась за маленькой беглянкой. Следом засеменила Клоринда. Они скрылись за углом. Раздался крик:
– Вернись, Рата, ноги поломаешь!
Катрин охнула и отдернула собственную ногу. Серый баклан, перепуганный суматохой, не нашел ничего лучшего как двинуть молодую женщину по щиколотке своим крючковатым клювом.
– Твою мать! — Катрин замахнулась, но серый террорист догадливо отскочил, растопырил крылья и громко зашипел.
– Гадюка летучая, — сказала птице Катрин и пошла с галереи. К ее удивлению, Рата уже давно миновала верхнюю тропу, и теперь шустро карабкалась вверх, цепляясь за расщелины и путаясь в подоле. От тропы девчонку отделяло уже метров шесть-семь по вертикали.