Верный муж (сборник)
Шрифт:
Звонил Наташе, не выдержал. Она «в страданиях», разумеется. Пишу без иронии, так как для нее это действительно страдания. Искренние, как сама Наташа. Притворяться, как некоторые, она просто не умеет. Мне показалось, что она снова «согласна на все». Тоскует по своей мучительнице – стокгольмский синдром, видимо. Но первая не придет – не жди. Позвони и сделай вид. Это ты умеешь. Ничего выяснять не надо – ни тебе, ни ей. Словом, все как обычно. Что вам делить? Две одинокие и немолодые женщины, связанные годами жизни. Начнешь есть ее пироги и супы и придешь в себя – повеселеешь! К тому же к зиме надо заклеить
Не слопайте все повидло! Держись и будь умницей!
Г.
Подумайте только! И снова сплошная забота! И окна заклеить – не дай бог, замерзнет милая! И борща поест. И без сливового повидла не останется – не приведи господи! И подруге питерской завидовать не стоит – что за жизнь у этой подруги! Врагу не пожелаешь!
Лиля Брик местного разлива. Будь ты… Художница чертова! Писательница хренова. Лыжница. Кто еще? Эгоистка, самодурка, бессердечная дрянь.
И этот гад! Повидла с кирпичиком захотел! В Москве такого нет. Оголодал, бедный.
Что же не ушел ты к своей страдалице талантливой? Тонкой и изящной? Что же всю жизнь с рядовой бабой прожил, чувствительный такой и интеллигентный? С простой, неприхотливой, домашней клушей? Без любви, без страсти, по принуждению? Или – только на борщи купился и на чистые рубашки?
Значит, были поездки к ней, были. Пусть нечастые – раза два в год. А какая разница? Разве этого мало, чтобы сердце разорвалось совсем, в клочья?
Господи! Конспиратор чертов! Узнать бы об этом раньше, так послала бы тебя подальше… К Минц твоей, Эвелине прекрасной. К мольберту и повидлу сливовому.
И тут еще одна мысль пронзила сердце – а ведь чужими людьми жизнь они прожили. Совсем чужими! Про соседей по квартире больше знаешь, про попутчиков в поезде. Ни он про ее печали, ни она про его… Гадости.
Чудненько. Ладно, поехали дальше. И нечего себя беречь! Надо пройти все это до конца. Пройти, а потом решить, как жить дальше.
Если вообще стоит дальше жить.
Искренне за тебя рад! Говорил ведь, что все наладится, а ты, как всегда, впадала в панику. Вот и повеселись теперь. Знать подробности ни к чему – все хорошо, да и ладно, слава богу. Верю, что «он прекрасен». Или – делаю вид, что верю. Ну, не спорить же с тобой! Хорошо, что не из творцов, – с ними, с творцами, непросто. А человек реальной, земной профессии тверже стоит на земле. Горный инженер – неплохо. Только, видимо, командировки? Впрочем, и это хорошо. И даже отлично! Будете расставаться и наверняка дольше продержитесь! Так как вынести тебя… ну, ты и сама знаешь. Денег Наташе надо прибавить, ты права. И вас двое, и она не молодеет. Про твою язву – да, такие таблетки появились, ты права. Купить сложно, но Зиновий обещал – у него блат в аптекоуправлении. Вышлю сразу. А ты все-таки не забывай про диету. Поменьше шоколада и булок. Потерпи уж! Не то сбежит твой горный, как пить дать! И кому ты будешь нужна, больная? Только мне, правильно.
Никуда мне от тебя не деться, ох. Но судьбу я свою не кляну – отдаю, сколько могу, за то, что было дадено. А дадено было много…
Я собираюсь в санаторий, один, жена с дочерью едут в Прибалтику. Из санатория стану звонить чаще – там в комнате будет телефон. А к лету должна быть командировка в Польшу. Не Париж, разумеется, но все же. Подумай, чего бы тебе хотелось. Местных денег будет немного, но на мелочи, вроде косметики или мелкого баловства, хватит. Или духи? Польские, по-моему, ты любила? Буду бродить по Варшаве и вспоминать бледную и гордую полячку, которая разбила мне когда-то сердце. Милая панна! Я излечен вполне! Но от хлопот не отказываюсь – из человеческого сочувствия – исключительно! Засим прощаюсь. Горному – сердечный и пламенный.
P.S. А все-таки жаль мужика! И горную промышленность тоже – потеряет ценного кадра, а?
И что все это значит? Так, спокойствие, только спокойствие. Ее муж совершенно спокойно обсуждает с Эвой ее личную жизнь, ее любовников – старых и новых. Иронизирует, подтрунивает, предупреждает. Сочувствует этим несчастным обреченным мужчинам. Это факт. Значит, он с ней не в любовных отношениях? Они просто старые друзья, родственники, бывшие супруги. Между ними ничего нет, кроме памяти о прошлом, поддержки с его стороны и денежных отношений. Все!
Да нет, не все. Кроме всего перечисленного, у него есть к ней нежность, жалость, сострадание. И – невзирая ни на что, он восхищается ею. И опять же невзирая на то, что говорит ей всю правду – о ее эгоизме, сварливости, требовательности к людям, отсутствии требовательности к себе, капризности, алчности, избалованности и непостоянстве, он ее уважает. Или, по крайней мере, считается с ней, с ее желаниями, пожеланиями, капризами, требованиями.
И что это? Что это, если не любовь? Только долг и жалость? Долг за что? И почему жалость?
Она ему небезразлична. Ее жизнь и проблемы для него на первом месте. Не семья, не жена, не единственная и любимая дочь – она, Эва Минц.
Он пишет, что «излечен». Чушь собачья. Ни один мужик, даже самый ответственный, самый надежный, не будет спрашивать про духи у женщины, с которой он расстался черт-те сколько лет назад и которая его не волнует.
Надя помнила ту командировку в Варшаву. Тогда, в самый застой, это была заграница, и еще какая! Польские журналы мод с томными красавицами были из другой, сладкой и неведомой жизни. В польском магазине «Ванда» давились за духами, помадой, кремом «Пани Валевска» и перламутровым лаком для ногтей.
Очереди были сумасшедшие. Такой вот «привет» оттуда. Когда муж объявил о поездке, она сладостно предвкушала косметику, духи, белье… Ну должен же он побаловать своих девочек!
Был составлен список – с колготками, бельем и помадой. Как она ждала счастливого мига! С каким трепетом открывала чемодан!
А дальше… Сплошное разочарование! Ни духов, ни колготок, ни чего другого.
Помаду он привез – мерзкого фиолетового цвета. А Надя просила перламутровую розовую.
На ее «Ну, как же так, Гриша!» он обиженно ответил: