Верный муж (сборник)
Шрифт:
Она уже думала про цветник – только барвинок по краям ограды и куст жасмина с дачи. Ему всегда нравился запах жасмина.
Жалко денег! Ах, как жалко! Лучше бы к Любашке съездила. Впрочем, нет. Вряд ли. Не зовет дочка – и в этом все дело. Разве бы не нашлось денег на билет? Чушь собачья! Не в трудностях дело. Просто не зовет – и все. И можно наконец не врать хотя бы себе.
А съездила бы она в Мадрид. Или в Рим. Или в этот чертов Париж. Хотя при чем тут Париж? Он-то ни в чем не виноват.
Вот
И вообще – никогда она туда не поедет! Плюнуть на могилу – ну, это как-то… Низко это. А поздороваться с ним желания не возникнет. Точно.
Никогда.
Ну что, Надежда Алексеевна? Продолжим, так сказать, экзекуцию? Пощекочем нервишки? Какие открытия нас ждут впереди? И полон мир открытий чудных…
Раздался телефонный звонок. Мара.
– Привет, привет, как дела? Что поделываешь, освобожденная женщина Востока? Оценила ли сладкий вкус свободы?
Надя еще неделю назад оскорбилась бы до глубины души. Как же так можно, господи? Этот Марин черный юморок и ее отношение к жизни… А сегодня… Сегодня она грустно усмехнулась:
– Привыкаю, знаешь ли. Скоро, наверно, научусь и находить свои прелести.
– Вот! – обрадовалась подруга. – Вот это правильно! Прелести всегда найти можно. И во всем. А уж в одиночестве и подавно!
Старая песня завзятой холостячки. Впрочем, Мара никогда и не скрывала, что Надиного мужа недолюбливала. Эгоист, потребитель, «юзер».
Она, Надя, всегда горячо возражала: «Приличный человек, все для семьи».
«Потребитель, – упрямо настаивала Мара. – Да все они… Берут больше, чем дают. И все примитивны. А вы, супружницы законные, только и служите, как пудели в цирке. И рады любому куску сахара. И еще при этом с восторгом выдыхаете: «Ах, муж, семья! Статус! Крепкая спина, надежная защита! Все он, все на нем! Одиночество – это же неприлично! Не приведи господи! Как их жаль, этих одиноких страдалиц!» А на деле отвечает за все жена. А он – ни гвоздя забить, ни лампочки вкрутить. Пьет, жрет и ноет.
То не так и это не этак. А жена все разрулит и все точки над «i» расставит. И будет терпеть его, бедолагу, всю жизнь. Да еще и с восторгом. И с глубокой уверенностью, что ей сказочно повезло. И снова жалеть одиноких подружек».
– Как делишки? – продолжала Мара. – Что паршивенького ноне?
Надя тяжело вздохнула и протянула:
– Ну-у.
– Колись! – приказала строго Мара. Уже безо всяких шуток и прибауток. Потому что поняла – что-то не так.
В чутье ей не откажешь. Умна, как змея.
«Колоться» не хотелось совсем. Начнется: что да как. Мара, конечно, не Лиза – та уж понесет по всему свету, мало не покажется. Три дня с телефона не слезет, пока всю Москву не обзвонит. И не Тонечка – та сразу начнет жалеть и плакать, и от этого будет еще тошнее.
Нет, Мара совсем другая. Выслушает спокойно, без комментариев. Только в трубку дымить будет, как паровоз. А потом тяжело вздохнет и скажет:
– Ну, собственно, ничего нового. Открытий для меня никаких. Все они, знаешь ли, сволочи законченные. Права моя дочурка, что муженька построила. Выходит – права. И я права. То, что никому и никогда не верила. Потому что цену им знала с самой ранней молодости. И жить по их правилам не захотела. И от страданий себя избавила, как видишь.
Надя в который раз поймет, что Маре так будет легче. А вот ей будет легче вряд ли. Лучше уж Лизкины крики и Тонечкины слезы.
А лучше вообще ничего. Спокойнее.
Она стала рассказывать подруге про давление, сосудистые спазмы, боли в коленях, да и вообще – настроение паршивое, оно и понятно.
Мара со всем соглашалась:
– Да уж, чего хорошего! Коммуналка растет, пенсия все та же. Продукты дорожают вместе с лекарствами. Дети сволочи – и твоя, и моя. Батареи холодные, по телику одна дрянь. Получается, будем в своем говне доживать свою сирую жизнь. Пей таблетки, не жри на ночь, больше двигайся и на все забей. – Перед тем как положить трубку, Мара все же сказала: – Ты, Надь, подумай! Если захочешь позвонить, сама знаешь, я не сплю до трех ночи. Так что не стесняйся!
Надя вяло попрощалась и положила трубку.
Конечно, поняла – чуйка у Мары… Недаром дед был энкавэдэшником. На чем и погорел, как водится.
Она взяла оставшиеся письма. Их было совсем немного, примерно столько, сколько было уже прочитано. Значит, еще пару дней экзекуций. А можно и пару часов. Вот только прочесть все и сразу у нее точно здоровья не хватит и душевных сил. Они и так на исходе.
И вот опять твое жесткое неприятие возраста, того абсолютного факта, что так, как было, уже никогда не будет.
А борьбы с этим снова никакой – твой постоянный и обычный жизненный стиль. Колени болят – ну разумеется. И будут болеть сильнее. И спина тоже, даже при твоем цыплячьем весе. А у тебя опять истерика! Да, значит, мази, компрессы и все такое. Противно, а что делать? Суставы – участь неюных, увы! Уже вижу твое выражение лица и злость в глазах. И ты швыряешь письмо и кричишь: «Чертов зануда!»
И опять обижаешься! А лыжи? Зарядка? Прогулки пешком, в конце концов!
Занудствую и знаю – ничего этого не будет! Ладно, жалуйся! Бог с тобой! А я, как водится, пожалею – так и быть! Французской краски для волос найти не могу – только немецкая и польская. Выслать? Или поискать не так бестолково?
Звонил Чуйковым. Ничего хорошего, радуют только внуки. У детей сплошные проблемы. Дочка с зятем собрались уезжать, и Чуйки уже готовы помирать. Что у них останется? Ничего. Только письма и редкие звонки. В общем, они в трансе и пьют реланиум.