Версаль. Мечта короля
Шрифт:
– Он сейчас не может прийти, поэтому пока я сам тебя расспрошу. Ты намеренно стремился причинить ей вред?
– Да, стремился. И не упускал ни одного подвернувшегося шанса.
– С какой целью?
– Причиняя вред ей, я причинял вред тебе. А она причиняла вред мне. От твоего имени.
– Ты хотел, чтобы она мучилась? Чтобы ей было больно?
– Ни в коем случае. Я хотел, чтобы больно было тебе. Я всегда этого хотел.
– Ты мстил мне за то, что я послал ее в Англию?
– Я мстил за то, что ты не послал
– Которую?
– Самую первую. Вряд ли ты ее помнишь, а я помню. Боже, как давно это было. Нас привезли в то место. Нас с тобой и Генриетту. Этого, наверное, ты тоже не помнишь. Гувернантка повела нас гулять, но мы убежали от нее, вырвавшись на свободу. Мы со смехом неслись среди деревьев и оказались на берегу мельничного ручья. Там мы наткнулись на старую каменную хижину, густо поросшую мхом. Тебе захотелось сделать ее своим замком. Я предложил превратить ее в крепость. Удивительно, но ты согласился. Мы замечательно играли. Целое утро мы защищали крепость от испанцев… Теперь вспоминаешь?
Людовик молчал.
– Генриетта нашла в прибрежной глине маленький желтый топаз. Внешне он был похож на слезинку. Мы решили наградить тебя этим камнем в знак твоих заслуг перед Францией. Я тогда был очень горд тобою. Генриетта тоже. Мне тогда казалось, что мы сможем победить любого врага, кто бы ни напал на нас. Я даже помню слова, которые говорил тебе: «Брат, запомни этот момент и никогда не забывай». – Филипп горестно покачал головой. – Но ты давно все забыл.
Людовик выдержал взгляд брата, затем сунул руку в потайной кармашек камзола и достал желтый топаз, имевший форму слезинки. Он молча положил камень перед Филиппом и вышел.
Филипп смотрел на каменную слезинку, и настоящие слезы обжигали ему глаза.
Арсенал дофина состоял не только из деревянного меча. У него был и деревянный мушкет, искусно сделанный и похожий на настоящий. Дофин спрятался от Рогана, готовый при первой же возможности захватить того в плен. Мальчишка затаился в укрытии и вел наблюдение. Поредевшая листва почти целиком скрывала его от неприятельских глаз.
За спиною дофина хрустнули листья. Он мгновенно повернулся, сжимая в руке деревянный мушкет.
– Я тебя ви…
Незнакомец в черном плаще с глубоким капюшоном заткнул мальчишке рот. Шершавая кожа перчатки оцарапала дофину губы. Дофин брыкался, лягался, извивался ужом, пытаясь вырваться. Все было напрасно. Незнакомец легко поднял его в воздух. Краем глаза дофин увидел странное и страшное действо: второй незнакомец в таком же плаще с капюшоном приставил мушкет к лицу гвардейца и нажал курок. Выстрел раскроил несчастному голову. Тем временем Роган уже не деревянным, а настоящим кинжалом полоснул по горлу второго гвардейца.
Как ни отбивался дофин, все было
– Выходим на дорогу! – приказал Мишель. – Мне что, дважды повторять?
Он взвалил извивающийся мешок на плечо и зашагал к дороге. Мнимые гвардейцы поплелись следом.
Ночь не принесла Генриетте облегчения. Перелом, на который так надеялась Клодина, не наступил. Генриетта по-прежнему лежала в постели короля. Она дышала с трудом. Лицо ее пожелтело, пронзительные крики сменились тихими, хриплыми стонами. Служанка осторожно поменяла под ее высочеством простыню. Людовик и Филипп стояли рядом с постелью. Клодина ощупывала лоб Генриетты и хмурилась.
– Сколько ей еще осталось? – спросил Филипп.
– Не знаю, – ответила Клодина. – Ее высочество пожелала видеть вас обоих… Ваше величество, ваше высочество, я делаю все, что в моих силах, но…
Людовик кивнул.
– Ее высочество просилась на воздух, к ее любимым цветам.
– Надо исполнить ее желание, – сказал король.
– Любое перемещение обернется пыткой для ее высочества, – возразила Клодина.
Король повернулся к Бонтану:
– Тогда пусть моя спальня станет цветущим садом.
Не прошло и часа, как королевская спальня действительно превратилась в роскошный сад с белыми зимними розами, цветками львиного зева и анютиных глазок. Цветы заполнили подоконники, столы и столики, полки. Пол был заставлен вазами. Ощутив аромат цветов, Генриетта шевельнулась и с трудом открыла глаза.
– А сегодня… нет ветра? – спросила она.
Людовик подал знак Бонтану. Первый камердинер открыл окно. Генриетта вздохнула. Сейчас она была настолько хрупкой, что казалась тряпичной куклой.
– Какой упоительный аромат. Разве может быть что-нибудь прекраснее цветов и их волшебного запаха?
– Есть. Та, на кого я сейчас смотрю, – ответил Людовик.
Генриетта попыталась улыбнуться, но ее накрыло новой волной боли. Она опустила голову и застонала. Через некоторое время боль стихла.
– Я боюсь, – шепотом призналась Генриетта.
– Тебе нечего бояться, – сказал ей Филипп.
– Откуда ты знаешь?
– А ты помнишь время до своего рождения?
Генриетта едва заметно покачала головой.
– Тогда как ты можешь бояться?
– Я не помню небес, где жила до рождения.
Еще одна волна боли заставила Генриетту содрогнуться всем телом. Ее ноги дернулись. Лицо превратилось в маску страдания.
Людовик схватил Клодину за руку:
– Сделайте что-нибудь!