Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция
Шрифт:
Ужасное предназначение!
Он уже чувствовал его — то сознание расы, от которого он никуда не мог уйти. Пришла знакомая обостренная, кристальная отчетливость. Нахлынул поток данных, сознание заработало с ледяной четкостью. Он осел на пол, прижался спиной к камню стены и позволил себе отдаться этой волне. А она несла его в то пространство, лишенное времени, откуда он мог видеть это время, лежащие перед ним возможные пути; туда, где веяли ветры грядущего… и ветры минувшего. Казалось, один его глаз устремлен в прошлое, другой — в настоящее… и еще один — в будущее; и так, тремя глазами, смотрел он на время, обращенное в пространство.
Он почувствовал, что есть опасность перегрузки, что можно «перегореть», — и постарался держаться за настоящее, за миг «сейчас», тот неуловимый миг, в который «то, что есть», окаменевало, превращаясь в вечное «было».
Стремясь охватить настоящее, он ощутил вдруг — впервые, — как в тяжелое постоянство временного потока вмешиваются его меняющиеся течения, волны, водовороты, валы, приливы и отливы — точно кипение прибоя, бьющегося о скалы. Этот образ подтолкнул его к новому пониманию своего пророческого дара, и он увидел причину и «слепых зон», и ошибок в своих предвидениях. И это напугало его.
Предвидение, понял он, было озарением, но таким, которое воздействовало на то, что оно же и озаряло. Источник сразу и точной информации, и ошибок в ней. Вмешивалось что-то вроде принципа неопределенности Гейзенберга: для восприятия картины грядущего требовалась какая-то проникающая туда энергия, а эта энергия воздействовала на само грядущее и изменяла его.
А видел он сопряжения событий в этой пещере, бурление бессчетного числа вероятностей, сходящихся здесь, — и самое, казалось бы, пустяковое действие вроде движения века, или неосторожно вырвавшегося слова, или даже одной-единственной песчинки, отброшенной с ее места, — воздействовало на гигантские рычаги, протянувшиеся через всю Вселенную и способные изменять ее. И он видел насилие… и исход его зависел от такого количества переменных, что малейшее движение резко меняло его.
Это видение ужаснуло его — хотелось застыть в неподвижности… но и это тоже было бы действием, действием со своими последствиями.
Бесчисленные варианты будущего изливались из этой пещеры. И, прослеживая эти ветвящиеся тропы, на большей части их видел он свой собственный труп и кровь, вытекающую из глубокой ножевой раны.
Глава 11
В тот год, когда мой отец, Падишах-Император, использовав гибель герцога Лето, вновь отдал Арракис Харконненам, ему исполнилось семьдесят два года, хотя выглядел он не более чем на тридцать пять. На людях он появлялся обычно в мундире сардаукара и черном шлеме бурсега, гребень которого украшал золотой императорский лев. Такое одеяние служило открытым напоминанием об источнике его могущества. Впрочем, он не был очень уж прям, и не всегда его намеки были столь явными. Когда он хотел, он просто лучился обаянием и искренностью; теперь я, однако, часто думаю, было ли в нем хоть что-то, что было бы в действительности тем же, чем казалось? Я думаю порой, что он постоянно сражался — чтобы вырваться из невидимой клетки. Не забывайте — он был Император, глава династии, истоки которой уходят во тьму веков. Но мы, Бене Гессерит, отказали ему в праве иметь законного сына-наследника. Не есть ли это величайшее поражение для любого правителя и во все времена?.. Мать моя покорилась решению Старших Сестер; леди же Джессика ослушалась их. Кто из них двоих был прав? На этот вопрос уже дала ответ сама история…
Джессика проснулась во мраке пещеры. Она слышала, как вокруг шевелятся фримены, обоняла едкий запах дистикомбов. Внутреннее чувство времени говорило ей, что снаружи скоро наступит ночь, хотя в пещере было по-прежнему темно — ее затеняли пластиковые пологи, сохранявшие внутри влагу их тел.
Она поняла, что позволила себе впасть в полное расслабление, в тяжкий сон глубокой усталости. А это само по себе говорило о том, что ее подсознание доверилось Стилгару, решило, что среди его людей она в безопасности. Она повернулась в гамаке, который соорудили для нее из ее же бурнуса. Спустила ноги на каменный пол, натянула песчаные сапоги.
«Надо не забыть, что сапоги следует застегивать посвободнее в голенище — чтобы не затруднять прокачку дистикомба, — напомнила она себе. — Сколько же всего нужно запомнить!..»
Она все еще чувствовала во рту вкус утренней еды — кусочка птичьего мяса, смешанного с зерном и пряным медом, и все это завернуто в листья. Ей пришло в голову, что время тут перевернуто с ног на голову: ночь отдана дневным заботам, а днем отдыхают.
Ночь — укрывает, ночь — безопасна…
Она сняла бурнус со вбитых в стену каменного алькова гамачных крючьев, повертела его в темноте, нашла верх и надела.
Теперь ее мучила проблема — как дать знать в Бене Гессерит о двоих заблудившихся в песках беглецах, скрывающихся в арракийском убежище.
В глубине пещеры зажглись плавающие лампы. Она увидела деловитую суету фрименов и среди них — Пауля, уже одетого. Его капюшон был откинут, открывая орлиный — типично атрейдесовский — профиль.
«Как странно он вел себя перед сном, — подумала она. — Словно совершенно ушел в себя. Словно человек, вернувшийся из царства смерти и не вполне еще осознавший свое возвращение. Глаза полуприкрыты и будто остекленели — взгляд обращен внутрь себя». Она невольно вспомнила, как он предупреждал ее о том, что Пряность формирует привычку и зависимость. А может быть, есть и побочные эффекты? Вот он говорит, что Пряность как-то связана с его пророческими видениями, — а что именно видит, не говорит…
Стилгар вышел из теней справа, приблизился к группке, собравшейся под плавающими лампами. Джессика сразу обратила внимание на то, как он пощипывает бороду, как по-кошачьи осторожно держится.
Короткий страх пронзил Джессику — все ее чувства обострились, едва она ощутила напряжение, сгустившееся вокруг Пауля. Скованные движения, явно ритуальные позы…
— Она — под моим покровительством! — загремел Стилгар.
Джессика узнала стоящего перед ним фримена — Джамис! А затем по напряженно застывшим плечам поняла, что Джамис в ярости.
Джамис, которого побил Пауль!
— Ты знаешь закон, Стилгар, — говорил Джамис.
— Кому и знать, как не мне? — отвечал Стилгар примиряющим тоном — он, похоже, пытался загладить какую-то размолвку.
— И я требую поединка! — прорычал Джамис. Джессика перебежала пещеру, схватила Стилгара за руку.
— Что это значит? — спросила она.
— Правило амталь, — пожал тот плечами. — Джамис настаивает на своем праве проверить вас — те ли вы, о которых говорит легенда…
— Она должна выставить за себя поединщика, — хмуро сказал Джамис. — Если он победит, стало быть, все правда. Но только сказано, — он обвел взглядом столпившихся соплеменников, — сказано, что «не будет ей нужды в поединщике из фрименов», — а это может значить только одно: своего поединщика она приведет с собой.
«Да он хочет драться с Паулем!» — ужаснулась Джессика.
Она отпустила руку Стилгара, шагнула вперед.
— Я всегда бьюсь за себя сама и потому не нуждаюсь в поединщике, — отрезала она. — Кажется, это должно быть ясно…