Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Между человеком и тигром лежал измазанный высохшей кровью кинжал.
Такаси подошел, нагнулся, отвел с лица незнакомца спутанные волосы. Человек дышал, но был в беспамятстве.
Такаси измучился, пока дотащил человека до дороги. Все было бы не так плохо, если бы спасенный не пришел в себя. Этот момент Такаси упустил, потому что тащил человека, перекинув его через плечо. Очнувшись, человек, видно, вообразил, что его тащат в берлогу, чтобы сожрать, и потому не нашел ничего лучше, как вцепиться зубами в шею Такаси.
От неожиданности Такаси сбросил человека, и тот больно грохнулся о камни. Но тут же вскочил и, прихрамывая, бросился наутек. Такаси не сразу последовал за ним. Он провел рукой по шее, ладонь была в крови.
— Эй! — крикнул он вслед человеку. — Погоди.
Человек должен был услышать. Он бежал медленно, спотыкался, один раз упал и с трудом поднялся. Наконец, углядев какую-то щель в бетонной плите, он попытался забиться в нее, но щель оказалась слишком узкой.
Такаси подошел к нему. Человек лежал, уткнув лицо в землю. Он опять потерял сознание, и на этот раз, памятуя о его злобном нраве, Такаси взял человека под мышки и потащил к дороге, пятясь и спотыкаясь о кирпичи.
Начался дождь. Он шел нерешительно, редкими, крупными каплями, капли утопали в пыли и щелкали по бетону. Спина Такаси была теплой и мокрой от собственной крови. Вот в таком виде его и обнаружил Станчо Киров, который решил погонять по развалинам починенный вездеход.
Вместо того чтобы соскочить с вездехода и помочь, Станчо начал задавать вопросы.
— Это кто такой? — спросил он. — Это не наш.
Такаси осторожно положил человека на землю и сказал:
— Наверно, туземец. Отвезешь нас, потом съездишь к тем развалинам и подберешь мертвого тигра. Кирочка, если не ошибаюсь, умоляла тебя раздобыть ей шкуру.
— Ты убил? — удивился Станчо.
Они вместе положили человека на сиденье вездехода.
— Нет, — сказал Такаси. — Его убил этот витязь.
— Не может быть, — сказал Станчо. — Я бы на тигра с голыми руками не пошел.
— У него был нож.
Станчо завел двигатель, и вездеход поплыл над щебнем и репейниками.
— Все равно бы не пошел, — сказал убежденно Станчо.
— У него не было другого выхода, — сказал Такаси. Помолчал, глядя на человека, распластанного на заднем сиденье, и добавил: — Он и со мной пытался разделаться, как с тигром.
Он предоставил Станчо возможность взглянуть на свою шею.
— Ты с ума сошел, — сказал Станчо, увеличивая скорость. — Непонятно, на чем у тебя голова держится.
— Голова держится на мышцах. У меня их много.
Все еще обедали, и никто не вышел к вездеходу.
— Не спеши, — сказал Такаси, поняв, что Станчо хочет поднять весь лагерь. — Ты лучше загляни внутрь и позови Соломко.
Они положили человека на койку в палатке Соломко, в госпитале, который никому еще, к счастью, не понадобился. Станчо понесся в столовую, а Такаси снял куртку и рубашку. Спина рубашки промокла от крови, шею пощипывало.
— Вы, надеюсь, не ядовиты? — спросил Такаси у человека.
Тот дышал слабо, но ровно.
В палатку ворвалась Соломко. Это была статная женщина с крупным невыразительным лицом, за которым, как за греческой маской, бушевали страсти. Всю жизнь Анита Соломко мечтала стать археологом, но рассудила, что сможет принести больше пользы человечеству, став врачом. С тех пор в течение многих лет разрывалась между любовью и долгом. Разрывалась она и в экспедиции, где ничего трагичнее царапин лечить ей не приходилось и она могла полностью отдаться археологии. Но сознание того, что она как врач никому не приносит пользы, отравляло ее в остальном безоблачное и счастливое существование. И чем безоблачнее была жизнь, тем несчастнее становилась Анита. Но оторви ее сейчас от раскопок и заставь заниматься профилактикой кори на Марсе, она будет чувствовать себя несчастной, потому что вдали от археологии жить не могла. Анита была обречена на вечные муки.
Станчо объяснил ей все по дороге, и она, разумеется, ничего не поняла, потому что и сам Станчо ничего не понял.
— Где больной? — спросила она с порога и, так как ей сначала бросился в глаза окровавленный, обнаженный по пояс Такаси, держащий в руке алую рубашку, сказала ему:
— Я всегда вас предупреждала, Така, что избыток физических упражнений ведет к переоценке своих возможностей. Вот и допрыгались. Признавайтесь, откуда вы упали?
Лицо Соломко было освещено радостным внутренним светом. Ее длительный медицинский простой закончился.
«О ужас! — успел подумать Такаси. — Она же будет меня лечить недели две!»
— У меня царапина, Анита, — поспешил с ответом Такаси. — Поверхностный укус…
— Они убили тигра, — не вовремя вмешался Станчо. — И по-моему, голыми руками.
— Что?! — воскликнула Анита и рванулась к медицинскому шкафчику. И тут ее взгляд упал на койку. — Так, — сказала она осуждающе и приковала к месту Станчо суровым взглядом.
В этот момент прибежали Круминьш и Наташа.
И тут человек пришел в себя. Он открыл глаза и тут же зажмурился.
— Убавьте свет, — сказала Соломко. Она сама этого сделать не могла, потому что готовилась к экзекуции над Такаси. Круминьш убавил свет.
Человек вновь открыл глаза и тихо сказал что-то.
Они боялись истерики, попытки убежать, насторожились, а человек говорил. Вдруг замолчал, увидев Наташу.
Путешествие, столь долгое и трудное, закончилось чудесным образом. Он нашел верхних людей.
Он увидел Геру Спел. Изменившуюся, правда, потерявшую голубую бесплотность подземелья, загорелую, смуглую, встревоженную.
Гера Спел сказала ему что-то на непонятном языке верхних людей. Гера смотрела на другого, черноглазого богатыря с могучими руками и такой широкой грудью, что ее не обхватишь руками.
И Крони ощутил печаль. Это было не то чувство, которое настигло его, когда, выбравшись из подземелья и дойдя после целого дня блужданий до Города Наверху, он понял, что города уже нет. Он верил в мираж, в прошлое, погубленное когда-то очень давно. Тогда была не печаль — было горе, был конец пути, было окончательное одиночество. Потом он встретился со страхом. Страх настиг его ночью, когда он, из последних сил бредя по развалинам, разыскивая место, где можно было бы спрятаться и выспаться, попал в грязь и чуть не утонул в ней, когда на него бросился страшный зверь и он лишь чудом успел дотянуться до выроненного ножа. Был страх, когда чуждо одетый человек потащил его куда-то, и был страх, когда, вырвавшись, он понял, что убежать не в силах.