Весь невидимый нам свет
Шрифт:
В один день Этьен сидит с Мари-Лорой и читает ей вслух своим шелковистым голосом, в другой — запирается у себя в комнате из-за «мигрени». Мадам Манек угощает Мари-Лору шоколадками, кусками торта; сегодня утром они выжимали лимоны в подслащенную воду, и мадам Манек разрешила Мари-Лоре пить лимонад сколько хочется.
— А подолгу он вот так сидит у себя, мадам?
— Иногда всего лишь день-два. Иногда больше.
Неделя в Сен-Мало превратилась в две недели. Мари-Лора чувствует, что ее жизнь, как «Двадцать тысяч лье под водой», делится на две части. Том I: Мари-Лора с папой жили в Париже и ходили на работу. Теперь начался том II,
— Папа, когда мы уедем?
— Как только я получу известия из Парижа.
— Почему мы должны спать в этой маленькой спальне?
— Если хочешь, можем попросить комнату внизу.
— А что с той комнатой, которая напротив нашей?
— Мы с Этьеном согласились, что там никто жить не будет.
— Почему?
— Это была комната твоего деда.
— Когда мне можно будет пойти на море?
— Не сегодня, Мари.
— Может, хотя бы прогуляемся по ближайшей улице?
— Это слишком опасно.
Ей хочется съежиться. Что за опасности такие? Открывая окно спальни, Мари-Лора не слышит ни криков, ни взрывов, только голоса птиц, которых дядя Этьен называет бакланами, да иногда рокот пролетающего самолета.
Она часами изучает дом. Первый этаж принадлежит мадам Манек. Тут чисто, легко найти дорогу и всегда много гостей — они заходят через черную дверь поделиться городскими сплетнями. Вот столовая, вот фойе, вот буфет со старыми тарелками, которые звенят всякий раз, как кто-нибудь проходит мимо. Рядом с кухней дверь в комнату мадам. Там кровать, раковина, ночной горшок.
Одиннадцать винтовых ступеней ведут на второй этаж, где пахнет увядшим величием. Бывшая швейная комната, бывшая комната горничной. Прямо здесь на площадке, рассказывает мадам Манек, носильщики уронили гроб с двоюродной бабкой Этьена. «Гроб перевернулся, и покойница пролетела целый пролет. Все были в ужасе, а ей — хоть бы хны!»
На третьем этаже все загромождено: ящики с банками, металлические диски, ржавые пилы, ведра с какими-то электрическими деталями, инженерные учебники стопками вокруг унитаза. На четвертом этаже вещи уже навалены повсюду: в комнатах, в коридорах, вдоль лестницы, — корзины с запчастями, обувные коробки со сверлами, кукольные домики, сделанные прадедушкой. Огромная комната Этьена занимает весь пятый этаж. Там то совершенно тихо, то звучит музыка или треск из радиоприемников.
Дальше шестой этаж: аккуратная спальня деда слева, прямо впереди — уборная, справа — комнатка, где живут Мари-Лора с папой. Когда дует ветер (то есть почти всегда) и ставни гремят, а стены стонут, дом с его захламленными комнатами и туго закрученной лестницей в середине кажется материальным воплощением дядюшкиного внутреннего мира: он так же замкнут в себе, но в нем можно отыскать затянутые паутиной сокровища.
В кухне подруги мадам Манек восхищаются, какие у Мари-Лоры волосы и веснушки. В Париже, говорят старухи, люди стоят в очередях за хлебом по пять часов. Едят собак и кошек, убивают камнями голубей и варят из них суп. Нет ни свинины, ни крольчатины, ни цветной капусты. Фары машин закрашены синей краской, а по вечерам в городе тихо, как на кладбище: ни автобусов, ни трамваев. Бензин достать практически невозможно. Мари-Лора сидит за квадратным кухонным столом перед тарелкой с печеньем и воображает этих старух: морщинистые руки со вздутыми венами, мутные глаза, огромные уши. Сквозь раскрытое окно доносится щебетание ласточек, шаги по городской стене, стук тросов о мачты, скрип цепей и блоков в порту. Призраки. Немцы. Улитки.
Гауптман
Щуплый преподаватель технических наук доктор Гауптман снимает китель с медными пуговицами и вешает на спинку стула. Потом велит кадетам взять металлические коробки из запертого шкафа в дальнем конце лаборатории.
В каждой коробке шестерни, линзы, предохранители, пружины, скобы, резисторы. Вот толстая катушка медной проволоки, вот молоточек, вот аккумуляторная батарея размером с ботинок — никогда еще Вернеру не приходилось держать в руках такие качественные детали. Коротышка-преподаватель рисует на доске схему простейшего устройства для изучения азбуки Морзе. Откладывает мел, сводит тонкие пальцы и велит кадетам собрать этот контур из деталей в наборе.
— У вас один час.
Многие мальчики бледнеют. Высыпают все на стол и осторожно трогают пальцем, словно неведомые подарки из будущего. Фредерик одну за другой вынимает детали из коробки и подносит к свету.
На миг Вернер снова на чердаке сиротского дома, в голове у него роятся вопросы. Что такое молния? Как высоко можно подпрыгнуть на Марсе? Какая разница между дважды двадцать пять и дважды пять и двадцать? Затем он берет из коробки батарею, две металлические пластины, гвоздики, молоток. Через минуту у него уже готов осциллятор по схеме.
Маленький преподаватель хмурится. Проверяет контур — работает.
— Хорошо. — Он стоит перед столом Вернера, сцепив руки за спиной. — Теперь возьмите из коробки дисковый магнит, проволоку, винт и батарею. — Хотя инструкция обращена ко всему классу, смотрит он только на Вернера. — Вот все, что вы можете использовать. Кто сделает простой мотор?
Некоторые без энтузиазма перебирают детали. Другие просто сидят и смотрят.
Вернер ощущает внимание доктора Гауптмана, как луч прожектора. Он прикладывает винт головкой к магниту, а острым концом — к положительной клемме батареи. Затем подводит проволоку одним концом к отрицательной клемме батареи, другим — к магниту; магнит и винт начинаются вращаться. Вся сборка не занимает и пятнадцати секунд.
Доктор Гауптман приоткрывает рот. Лицо у него красное от волнения.
— Как ваша фамилия, кадет?
— Пфенниг, герр доктор.
— Что еще вы можете сделать?
Вернер разглядывает детали на столе:
— Дверной звонок, герр доктор? Радиомаяк, герр доктор? Омметр?
Другие мальчишки тянут шею. У доктора Гауптмана розовые губы и на удивление тонкие веки. Как будто он следит за Вернером, даже когда прикрывает глаза.
— Собери это все, — говорит он.
Летающий диван
На рынке, на стволах деревьев на площади Шатобриана появляется объявление. Добровольная сдача огнестрельного оружия. За отказ — расстрел. К полудню следующего дня появляются бретонцы с оружием — из дальних деревень едут крестьяне на телегах, запряженных мулами, приходят, еле переставляя ноги, старые моряки с допотопными пистолетами; несколько охотников сдают винтовки, с обидой и возмущением глядя в пол.
В итоге набирается жалкая кучка — от силы триста стволов, половина из них ржавые. Два молодых жандарма грузят их в грузовик и увозят по узкой улочке к дамбе. Ни речей, ни объяснений.