Весь невидимый нам свет
Шрифт:
Фолькхаймер уехал. Рассказывают, что он стал бесстрашным унтер-офицером рейха. Вместе со своим взводом штурмовал последний город на подступах к Москве. Отрубал мертвым русским пальцы, набивал ими трубку и курил.
Кадеты нового набора лезут из кожи вон, чтобы себя показать. Они бегают, орут, прыгают через препятствия. На полевых учениях они устраивают игру, в которой десять мальчиков получают красные нарукавные повязки, а десять — черные. Игра заканчивается, когда одна команда соберет все двадцать.
У Вернера такое чувство, что все ребята вокруг него в угаре или пьяны. Как будто за каждой едой им наполняют кружки не родниковой водой Шульпфорты, а неким хмельным напитком. Как будто у них один-единственный способ сдержать неизбежный прилив
«Мы залп пуль, — поют новички, — мы пушечные ядра. Мы — острие клинка».
Вернер постоянно думает о доме. Ему не хватает стука дождевых капель по жестяной крыше, неугомонной энергии других детей, хрипловатого пения фрау Елены, когда та укачивает малыша. Запаха коксохимического завода в ранние часы — первого из дневных запахов. А больше всего он скучает по Ютте, по ее верности и упрямству, ее безошибочному умению отличать, что хорошо, а что плохо.
Впрочем, в минуты слабости Вернер досадует именно на эти ее качества. Может, сестра и есть его изъян, помехи в его сигнале, слышные для школьных заводил. Может, из-за нее он не совсем такой, как остальные. Если у тебя дома сестра, ты должен думать о ней как о красотке с пропагандистского плаката: розовощекой, отважной, терпеливой. За нее ты будешь биться с врагом. За нее умрешь. А Ютта? Она присылает письма, в которых школьный цензор вымарывает почти все. Задает вопросы, которые не следует задавать. Вернера защищает лишь статус учительского любимчика — работа с доктором Гауптманом. Берлинская фирма выпускает их приемопередающие станции; некоторые приборы уже возвращаются «с полей» (так говорит доктор Гауптман) — взорванные, обгорелые, залитые грязью, неисправные. Дело Вернера — чинить их, покуда доктор Гауптман говорит по телефону, или пишет заказы на запасные части, или по две недели где-то отсутствует.
Очень давно нет писем от Ютты. Вернер пишет по несколько ничего не значащих строк: «У меня все хорошо. Очень мало времени» — и отдает письмо воспитателю. В душе копошится страх.
— У вас есть разум, — говорит Бастиан как-то вечером в столовой, и мальчики еле заметно ссутуливаются над едой, когда его палец скользит по их спинам. — Однако разуму доверять нельзя. Разум вечно сползает в сомнения, в вопросы, когда на самом деле нужна уверенность. Цель. Ясность. Не верьте своему разуму.
Вернер допоздна засиживается в лаборатории, один, и крутит настройку «Грюндига», который Великан когда-то брал в учительском кабинете, — ищет музыку, отголоски, сам не знает что. Видит, как контур размыкается и замыкается. Видит Фредерика над книгой с птицами, видит ужас цольферайнских шахт, черные вагонетки, бесконечные ленты конвейеров, трубы, дымящие день и ночь. Видит Ютту: она машет зажженным факелом, отбиваясь от тьмы, которая наползает со всех сторон. Ветер ломится в стены лаборатории — ветер, который, как любит напоминать комендант, примчался сюда через всю Россию, казацкий ветер, ветер свиноголовых дикарей, которым только дай напиться крови немецких девушек. Ветер горилл, которых надо стереть с лица земли.
Треск помех.
Ты здесь?
Наконец он выключает радио. В тишине слышатся голоса его наставников. Они эхом отражаются от одной стороны головы, а воспоминания говорят в другой.
Откройте глаза и спешите увидеть что можете, пока они не закрылись навеки.
Улитка и Сабля
Большой торжественный зал «Отель-Дьё» полон народу. Говорят о немецких подлодках, о грабительском обменном курсе, о четырехтактных дизельных
Наконец рядом садится человек в шуршащей одежде:
— Вас точно зовут мадам Вальтер?
— А вас точно зовут Рене? — отвечает мадам Манек.
Пауза.
— А она?
— Моя сообщница. Безошибочно определяет по голосу, когда кто-нибудь лжет.
Мужчина, назвавшийся Рене, смеется. Они говорят о погоде. От одежды незнакомца пахнет морем, как будто Рене принесло сюда штормом. Говоря, он сильно жестикулирует и грохает по столу так, что звенят ложки. Наконец он говорит:
— Мы восхищены вашими усилиями, мадам.
Дальше он говорит очень тихо, Мари-Лора различает лишь несколько фраз:
— Ищите буквы на номерных знаках. WH означает армию, WL — ВВС, WM — флот. И вы можете отмечать — или найти кого-нибудь, кто будет отмечать, — какие суда входят в порт и выходят из порта. Эти сведения нам очень нужны.
Мадам молчит. Возможно, они общаются знаками или передают друг другу записки — этого Мари-Лора сказать не может. Так или иначе согласие достигнуто, и они возвращаются в дом номер четыре по улице Воборель. Сегодня утром, объявляет мадам, ей удалось купить два ящика персиков — быть может, последних персиков во всей Франции. Напевая, она помогает Мари-Лоре их чистить.
— Мадам?
— Да, Мари?
— Что такое подпольная кличка?
— Это имя, которым ты называешься вместо настоящего.
— А как бы я могла называться, если бы понадобилось?
— Ну… — задумчиво тянет мадам Манек. Вынимает косточку из персика, режет его на четвертинки. — Да как угодно. Можешь быть Русалкой, если захочешь. Или Ромашкой. Может, Фиалка?
— А как насчет Улитки? Я бы хотела быть Улиткой.
— Улиткой? Отличная кличка.
— А вы, мадам? Вы бы как хотели называться?
— Я? — Мадам замирает, держа нож над доской. В подвале звенят сверчки. — Наверное, я хотела бы быть Саблей.
— Саблей?
— Да.
Аромат персиков клубится ярко-алым облаком.
— Саблей? — еще раз переспрашивает Мари-Лора.
Обе принимаются хохотать.
Дорогой Вернер!
Почему ты не пишешь? Фабрики работают день и ночь, трубы постоянно дымят, холодно так, что топят всем подряд: опилками, угольной крошкой, мусором. Солдатские вдовы и с каждым днем все больше. Я работаю в прачечной с близняшками, Ханной и Сусанной, и Клаудией Фёрстер, ты ее помнишь. В основном чиним штаны и рубахи. Я научилась работать иголкой, по крайней мере не так часто колю себе пальцы. Сейчас как раз заканчиваю делать уроки. Вам задают уроки? Ткань — дефицит, так что люди приносят перешивать занавески, покрывала, старые пальто. Говорят, все, что можно, должно идти в дело. К нам это тоже относится. Ха. Это я нашла под твоей старой кроватью. Думаю, тебе пригодится.
Целую,
В самодельном конверте — детская тетрадь Вернера, на обложке его рукой выведено: «Вопросы». На страницах — чертежи, изобретения. Электрогрелка, которую он хотел соорудить для фрау Елены, велосипед с цепями для обоих колес. Может ли магнит притянуть жидкость? Почему лодки плавают? Почему, когда кружишься, голова тоже идет кругом? В конце десяток пустых страниц. Видимо, писанина настолько детская, что цензор ее пропустил.
Вокруг него — стук подошв, лязг винтовок. Приклад в землю, дуло прислонить к стене. Снять кружку с крюка, взять тарелку. В очередь за вареной говядиной. На него накатывает такая тоска по дому, что приходится зажмурить глаза.