Весь невидимый нам свет
Шрифт:
Старый револьвер, коробка сертификатов, столбик почерневших серебряных монет. И в обитой бархатом коробочке — голубой алмаз грушевидной огранки.
Алое нутро камня вспыхивает на мгновение и тут же гаснет. У фон Румпеля надежда туго сплетена с нетерпением: он почти у цели. Вероятность — одна вторая, ведь это же много? Однако, еще не поднеся камень к лампе, он понимает: это тоже работа Дюпона.
Все три подделки найдены, все везение истрачено. Врачи говорят, что опухоль снова растет. Война вошла в пике: немцы отступают из России, через Украину, по щиколотке Италии. Очень скоро всем в штабе рейхсляйтера Розенберга — всем, кто прочесывает библиотеки, ищет древние свитки, спрятанные полотна импрессионистов, — раздадут
Владелец камня, покуда алмаз у него, будет жить вечно.
Нельзя сдаваться. И все же голова как чугун, руки налились тяжестью.
Один камень в музее, другой у мецената, третий отправили с начальником службы охраны. Кого должны были выбрать третьим гонцом? Гестаповец, держась левой рукой за дверцу сейфа, внимательно смотрит на фон Румпеля, и тот не в первый раз вспоминает удивительный деревянный ящик в музее. Вроде коробочки-головоломки. Во всех своих разъездах он не видел ничего подобного. Кто мог такое придумать?
Мост
Во французской деревушке, далеко к югу от Сен-Мало, на мосту взорвался немецкий грузовик. Погибли шесть солдат-немцев. Оккупационные власти винят террористов. «„Ночь и туман“ [37] , — шепчут старухи, пришедшие навестить Мари-Лору. — За каждого убитого боша будут расстреливать десять наших». Полиция ходит от дома к дому, требуя, чтобы все трудоспособные мужчины выходили на принудительные работы. Копать окопы, разгружать вагоны, возить тачки с цементом, строить заграждения против американцев и англичан. Каждый, у кого есть силы, обязан укреплять Атлантический вал [38] . Этьен стоит в дверях, с медицинской справкой в кармане. Холодный ветер дует ему в лицо, унося страхи в прихожую.
37
«Ночь и туман» — директива Гитлера от декабря 1941 г., направленная на борьбу с антинацистской оппозицией в оккупированных странах.
38
Атлантический вал — система укреплений, которая, по замыслу фашистского командования, должна была протянуться более чем на 5000 км, от Норвегии до Испании.
Мадам Рюэль шепчет, что немцы убеждены: взрыв связан с передачами подпольной радиостанции. Сейчас они перекрывают берег — растягивают колючую проволоку, ставят деревянные «рогатки». Доступ на укрепления уже ограничен.
Она отдает батон, и Мари-Лора спешит домой. Там Этьен разламывает хлеб и находит внутри очередную полоску бумаги. Еще девять чисел.
— Я думал, они сделают перерыв.
Мари-Лора думает об отце.
— Может быть, дядюшка, сейчас это даже важнее, чем было раньше?
Он ждет до темноты. Мари-Лора сидит в шкафу, фальшивая задняя стенка отодвинута. Слышно, как включаются микрофон и передатчик. Тихий дядин голос читает числа. Затем звучит мелодия — сегодня все больше виолончели — и обрывается на середине музыкальной фразы.
— Дядя?
Он медленно, неуклюже спускается по лестнице и берет Мари-Лору за руки:
— Та война, на которой погиб твой дедушка, забрала шестнадцать миллионов человек. Полтора миллиона одних только французских ребят, из которых почти все были младше меня. Два миллиона немцев. Если выстроить их в цепочку, она бы шла мимо наших дверей одиннадцать суток. То, что мы делаем, Мари, — это не дорожные указатели поворачивать. И не письма на почте путать. Эти числа — больше чем числа. Понимаешь?
— Но мы же хорошие, правда, дядя?
— Да. Надеюсь, что да.
Рю-де-Патриарш
Фон
— Когда они съехали, мадам?
— Летом сорокового.
У нее такой вид, будто она сейчас тоже зашипит, как кошка.
— Кто вносит плату за квартиру?
— Не знаю.
— Чеки от Музея естествознания?
— Не могу сказать.
— Когда последний раз кто-нибудь приходил?
— Никто не приходил. Чеки присылают по почте.
— Откуда?
— Не знаю.
— И в квартиру никто не заходит?
— С того лета — нет.
Она отступает на шаг, пряча хищное лицо и хищные ногти в приторной полутьме.
Фон Румпель поднимается на четвертый этаж. Квартира мастера заперта на один замок. Внутри окна заколочены фанерой, в дырки от сучков пробиваются серебристые лучики, как будто вся квартира — темная коробка в столбе чистого света. Шкафы открыты, диванная подушка лежит криво, кухонный стул упал. Все говорит о поспешном уходе или тщательном обыске. А может, и о том, и о том. По краю унитаза наросла черная плесень. Фон Румпель осматривает спальню, ванную, кухню. Его подстегивает неистребимая дьявольская надежда: а вдруг?..
На верстаке — крохотные скамейки, крохотные фонарные столбы, крохотные бруски отполированного дерева. Маленькие тисочки, маленькая коробочка с гвоздями, маленькие бутылочки уже засохшего клея. Под верстаком накрытый мешковиной сюрприз: макет Пятого района. Здания не выкрашены, но сделаны изумительно. Ставни, двери, окна, канализационные люки. Людей нет. Игрушка?
В шкафу — поеденные молью детские платья и свитер, на котором вышитая коза жует цветы. Пыльные шишки на подоконнике, разложенные в ряд от больших к маленьким. На кухне к половицам прибиты полоски сукна. Тишина. Порядок. Ничего лишнего. От стола к уборной вдоль стены протянут шнур. Часы без стекла, давно остановившиеся. И, только найдя три огромных тома Жюль Верна брайлевским шрифтом, фон Румпель понимает: загадка решена.
Искусный мастер, специалист по замкам и сейфам. Живет в десяти минутах ходьбы от музея. Работает там всю жизнь. Скромный, к богатству не стремится. Слепая дочь. Очевидно, надежный человек.
— Где ты прячешься? — спрашивает он вслух.
Пыль клубится в странных серебристых лучиках.
В мешке или в ящике. За плинтусом, под половицами, в стене. Фон Румпель вытаскивает ящики кухонного стола, смотрит за ними. Но те, кто обыскивал квартиру до него, во все такие места уже заглянули.
Постепенно его внимание возвращается к макету. Сотни крохотных зданий с мезонинами и балконами. И вдруг приходит догадка: это точная копия района! Уменьшенная, лишенная цвета, безлюдная. Миниатюрное призрачное подобие. Одно здание особенно лоснится от частого прикосновения пальцев: тот самый дом, где он сейчас находится.
Фон Румпель встает на колени, заглядывает в улицы. Он — бог, нависший над Латинским кварталом. Может двумя пальцами сцапать кого хочет, заслонить своей тенью полгорода. Перевернуть весь этот крохотный мирок. Он берется за крышу дома, в котором сейчас стоит на коленях, и дом вынимается из макета легко, будто так и задумано. Фон Румпель крутит его в руках: восемнадцать окон, шесть балконов, парадная дверь. Вот тут — за этим окном — старуха с кошками. А здесь, на четвертом этаже, он сам. Снизу у домика обнаруживается крохотное отверстие, немного похожее на замочную скважину в музейном ящике-сейфе. Это значит, что дом внутри пустой и там что-нибудь может лежать. Фон Румпель некоторое время крутит его в руках, пытаясь решить головоломку. Пытается сдвинуть дно, боковины.