Весёлая же-же… (сборник)
Шрифт:
– Миша, я не ошибся в тебе. Эх, теперь мы с тобой таких дел наворочаем. Ты будешь богат, Миша!
Кремниев никак не реагировал, но внутри его всё клокотало:
«Врезать этому с правой. А потом. Что потом?» Перед глазами проносились предполагаемые картинки драки, а затем лица: Вари, Саши, Елены Сергеевны.
– Закончил, Костолом?
– Ага, – амбал встряхнул полнёхонький пакет.
– Лады. В машину. Костолом, пришли пакет, чего вцепился?
– Я не вцепился. Отличный улов, босс.
– Всё. Уходим.
Они стянули балаклавы. Костолом завёл мотор джипа. «Допустим Семён Семёныч» настроил на своей (кстати, плешивой) голове шляпу, после протянул Кремниеву несколько зелёных пачек.
– Твоя доля, слухач. Слухач. Хорошая кличка, Костолом?
– Нормалёк кличка, босс.
Джип рванул по улицам города. Бандит бросил пачки на колени бывшего кузнеца.
– Заработал, слухач. Честно заработал, – он вставил в рот новую сигару, сверкнул зажигалкой.
– Я знаю, что такое настоящая работа, – ответил Михаил. – А воровство я работой не считаю. Это криминал. И тюрьма.
– Да что ты говоришь, товарищ бывший кузнец. Ха, кузнец. Ку-у-узне-е-ец. – проблеял «Шляпа» и выпустил дым в лицо Михаилу.
И тут Кремниев сделал то, что давно хотел – он врезал «допустим Семён Семёнычу» – боссу, «Шляпе» в челюсть. С правой, как и хотел. У бандита расплющилась сигара на окровавленной морде.
– Не понял, – дал по тормозам Костолом. В его руке блеснул вороненый «ствол». Слава богу, он не догадался заблокировать двери машины.
Михаил вывалился из джипа на мокрый, грязный асфальт. Там, где они остановились, было светло – светили фонари. Дождь продолжал лить. Михаил откатился от машины, амбал выскочил из джипа.
– Ах ты, падла! Да я тебя…
Кремниев ринулся на амбала, он подсёк и повалил бандита. Завязалась борьба, Михаил чувствовал, что он побеждает. Но вдруг раздался выстрел, за ним ещё… Последнее, что Михаил услышал – вой сирены полицейской машины.
Из темноты выплыл старик с платиновыми волосами и со странным на лбу рубином, который постоянно менял цвет. Сердитое лицо старика притягивало. Неизвестно откуда, но Михаил знал: сердитый старик на самом деле – добрый.
– Не устал лежать? – спросил старик.
– Устал, – ответил Михаил.
– Небось какого-нибудь голубого туннеля ждёшь, или света, направленного сверху, – как от прожектора. Слыхал про такие штучки? – усмехнулся старик.
– Слыхал. Но не жду, а впрочем…
– К матери с отцом хочешь?
– Хочу…
И тут сердитое лицо старика стало страшно-гневным, а его глаза – чёрными. Старик направил на Кремниева… кукиш. Пальцы были настолько сильно сжаты, что стали синими.
– Во-о! – заорал, плюясь, старик. – Во-о!!!
От этого яростного крика у бывшего кузнеца заложило уши, но он вспомнил, что может управлять слухом, он напрягся, и вот это самое «Во-о!!!» превратилось в немые губы, прячущиеся в платиновой бороде. Бывший кузнец улыбнулся своей шутке. А ещё ему было неловко перед стариком: да, он хотел бы повидаться с отцом и матерью, но только повидаться. А вообще, ему много дел предстояло совершить на Земле и поэтому умирать он вовсе не собирался. Старик не дослушал его, поэтому недопонял. Старик испарился неожиданно – так же как и появился. Михаил успокоился и услышал: «Он приходит в себя».
– Больной, вы меня слышите? – позвали Кремниева.
– Конечно, – ответил больной и открыл глаза.
Над ним склонился врач: молодой, лощёный, уверенный на двести процентов в себе.
– Больной, оживаем?
Михаил попытался сесть, тело его не слушалось.
– Лежать, – спокойно и профессионально остановил его попытки молодой врач. – Валя!
– Здесь я, – откликнулась медсестра, тоже молодая, и тоже ухоженная, и тоже уверенная в себе.
– Переводим в общую палату.
– Подождите, доктор. Я долго… спал?
– Вы были в коме две недели. Валя, в общую. Да, разрешаю приём посетителей.
Молодой лощёный врач исчез, а молодая ухоженная медсестра без слов, деловито принялась освобождать Михаила от трубок и проводов. А потом явились весёлые санитары с каталкой. А потом был лифт. И вот уже Кремниев в общей палате, где двое больных мужчин и он – третий. Койка, стул, тумбочка, стакан, ложка – всё как положено.
– Спасибо, ребята, – поблагодарил он санитаров после того, как те помогли ему перебраться на койку.
– Это наша работа, – ответил задорно один.
– Мужик, ты молоток, – сказал, подмигнув, другой.
И они ушли, а в палату буквально ворвалась Варя.
– Миша! Мишенька!
И только теперь он осознал – живой.
– Ну, ты это, что ты…
Она без конца целовала его: в небритые щёки, в сухие губы, в мокрые глаза, она целовала его руки.
– Ты это, что ты, – мямлил он, растерянный.
Она плакала.
– Их арестовали, Мишенька. А мама моя абсолютно выздоровела. И вся её палата выздоровела. И весь этаж онкологии. Грибы твои поели.
– Грибы?
– Ага, опята твои. Произошло чудо! Миша! Ой, – она вдруг вспомнила про инвалидность Кремниева. – Я слишком громко говорю?
– Варенька. Теперь ты можешь со мной разговаривать и тихо, и громко. Громкие звуки с недавних пор не причиняют мне боль.
– Ой! Ещё одна радость!
Она снова начала целовать его. Ему было неловко.
– Успокойся, Варя. И вообще… из благодарности не надо.
– Что? – Варвара резко откинулась на спинку стула. – Из благодарности? Глупый. Дурак! Я люблю тебя, дурачок мой.