Веселые ваши друзья(Очерки)
Шрифт:
— Конечно, не сдохнет! Ха-ха-ха-ха-ха-ха!
Тут случилось чудо. Мама встала, взяла со стола чашку, вышла на середку комнаты и аккуратно бросила эту чашку об пол. Чашка разлетелась на тысячу кусочков. Я сказал:
— Ты что, мама? Ты это зачем?
А папа вскочил:
— Ничего, ничего. Это к счастью! Ну, давай, Дениска, собирайся. Иди к Мишке, а то опоздаешь! Нехорошо опаздывать на день рождения!»
Как вы догадываетесь, на сей раз нашего симпатичного рассказчика просто-напросто выставили за дверь. Родители не сочли для него полезным участие в такой сцене…
Люди с двумя ушами
Обратите внимание на слово «чудо», употребленное Дениской:
Такого рода изображение действительности — в бессвязном, неосмысленном виде — называется остранением (от слова «странный»). Такое изображение почти всегда таит в себе нечто комическое, и потому приемом этим чаще всего пользуются юмористы. Хотя вообще-то остраненное изображение действительности можно встретить и у самых серьезных писателей, вплоть до Льва Толстого, который именно с помощью остранения передал ощущения юной Наташи Ростовой, впервые столкнувшейся с искусственным, условным миром оперной сцены: «…Справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, а в руках у них было что-то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие-то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что-то железное, и все стали на колена и запели молитву». Сам по себе текст и здесь довольно комичен, однако используется он Толстым в целях отнюдь не увеселительных.
Не надо думать, что остранение применяется только в художественной прозе; приемом этим успешно пользуются и поэты. С особым искусством применял его замечательный советский поэт Даниил Хармс, причем не только в стихах, но и в своих, почти всегда шутливых, письмах. Охотно пользовался этим приемом и Гайдар, когда случалось ему писать письма малышам. «Я вчера ходил в лес, — сообщает он девочкам пяти и семи лет, дочерям писательницы А. Я. Трофимовой. — Медведя, волка и лисицу не видел, но зато видал на заборе живого воробья.
У нас здесь живут люди с двумя ушами. По ночам они ложатся спать, а днем их кормят сырыми яблоками, вареной картошкой и жареным мясом. Мыши здесь ночью не ходят, потому что все заперто…»
Что же касается Драгунского, то ему не раз приходится прибегать к остранению. И понятно, почему приходится: ведь главное в жизни его Дениски — это освоение мира, в котором мальчик то и дело открывает что-то новое, неизведанное. А новое с непривычки всегда выглядит странным. Прием здесь, таким образом, не самоцель — он вызван особенностями изображаемого героя.
Возвращаясь к сцене семейной ссоры, свидетелем которой стал Дениска, можно сказать, что в данном случае, прибегая к остранению, писатель рассчитывал, видимо, и на комический эффект. Однако при этом он ничуть не нарушает жизненной правды: психологически Дениска ведет себя в этой сцене (как и во всех остальных, впрочем) абсолютно естественно. Он ведь в самом деле ничего не смыслит в происходящем, а потому и не может связать странные для него действия родителей в единую логическую цепь.
Умри, Денис, лучше не напишешь!
В зависимости от возраста читателей смех над Дениской возникает по разным причинам. Дети смеются над ним потому, что на его примере видят собственные ошибки и промахи (человеку вообще свойственно смеяться над чужими ошибками и промахами, а детям и подавно). Взрослых же смешит Денискина наивность и непосредственность, смешит его система
Но в рассказах грустных взрослые смеются над Дениской уже далеко не безоглядно. Потому что юмор, возникающий здесь, таит в себе не только улыбку, но и поэзию. Вроде бы случайно брошенные Дениской сравнения, комментарии, характеристики вдруг обретают крылья, оказываются чуть не выше того, что могло бы прийти в голову взрослому поэту.
«Это были птички амадины. Маленькие-маленькие белые снежки с блестящими клюквенными клювиками величиной с полпальца. Откуда они взялись? Они, наверное, нападали с неба. Они, наверное, были осадки, а потом ожили, вышли из сугробов и давай летать-гулять по нашим дворам и переулкам перед окнами, и, наконец, впорхнули в этот павильон, и теперь устали и сидят каждая в своем домике, отдыхают. А люди стоят перед ними целыми толпами, молча и недвижно, и любят их изо всех сил» («Белые амадины»).
Чего здесь больше — юмора или поэзии? Поэзии явно больше. Но юмор тоже присутствует, и присутствием своим оттеняет картину, невольно нарисованную Дениской.
Да, невольно, именно невольно — вот в чем прелесть этой картины! Дениска ведь не стремится нарочно покрасивей расписать то, что увидел. Он как бы сам с собой рассуждает о том, что открылось вдруг его глазу и слуху.
И как поэтично звучит в этом описании сухое, казенное слово «осадки», вроде бы совсем не идущее сюда по стилю! Оно, пожалуй, и служит в этой картине главным источником комического. Но оно же придает ей поэтическое своеобразие [11] .
11
Не надо думать, что этот неповторимый Денискин монолог создан самим писателем, а герою только приписан. Нет, скорее всего он подслушан в жизни, и именно от ребенка. В том-то и дело, что такой мальчик, как Дениска, мог нарисовать такую картину.
В своих блокадных дневниках, опубликованных под названием «В осажденном городе», Л. Пантелеев вспоминает, например, о шестилетней девочке Вале, которая не раз изумляла его неожиданными и в то же время поразительно точными сравнениями.
А как наивно, но по существу абсолютно точно выражает Дениска достоинства фильма «Фантомас»! Серьезные критики спорили в свое время, чем этот художественно заурядный фильм так притягателен для зрителей самого разного возраста, и не пришли к общему мнению. Дениска же выразил это точно и коротко: «Во-первых, тайна! Во-вторых, маска! В-третьих, приключения и драки! И в-четвертых, просто интересно, и всё!» («Фантомас»).
Вот уж поистине: умри, Денис, лучше не напишешь!
Дениска и его «дублер»
Достоинства Дениски не только как героя комического, но и трогательно поэтичного выступят особенно ясно, если сравнить его с Мишкой Слоновым — главным Денискиным другом. Если бы не рассказ «Что любит Мишка» да уже известный нам «Рабочие дробят камень», где Мишка с Костиком ловят Дениску на «слабо», можно было бы утверждать совершенно смело, что в Мишкином лице мы имеем, что называется, дублера Дениски — настолько дружно действуют они в самых разных ситуациях, настолько полно совпадают их интересы.