Весеннее чудо для мажора
Шрифт:
— Меньше матерись. Юморист, — вздохнула я, и села на кровать. — Повыше приподнимись, лечить тебя буду.
— Лечи, — он вытянул губы трубочкой.
— Что это ты? — уставилась на него с подозрением.
— Целуй! Лечить же пришла.
— Булатов, блин! Я тебе молока принесла. Пей давай, а то остынет и масло свернется.
Он облокотился спиной об спинку кровати, взглянул в чашку, и покачал головой.
— Я это пить не стану. Думал, ты меня лечить пришла, а не мой мозг.
— Может, тебя выставить отсюда, неблагодарный? Тебя, козла,
— Может, и выставить. Только уходить я не собираюсь, — нагло заявил он.
— Пей! — попыталась поднести чашку к его губам, но Андрей отвернулся.
Снова и снова уворачивался от чашки.
— Ты себя как ребенок сейчас ведешь.
— А ты больного человека обижаешь.
— Чем это я тебя обижаю? — возмутилась нешуточно, чуть молоко на него не пролила. — Тебя вот выхаживаю, Булку твою приютила — эта хулиганка мне чуть кухню не разгромила, меня уронила раз пять за последний час. Ты не обнаглел ли, дорогой?
— Называй меня любимый, — мурлыкнул Андрей.
— Я буду тебя козлом называть, если ты сейчас же не выпьешь молоко! — рявкнула я, потеряв терпение.
Боже, моей маме памятник нужно при жизни поставить, что отца выхаживала, когда он простывал. Любящий, адекватный папочка превращался в жуткого типа, когда болел. Страдал, отказывался от лечения, находил всем неотложные дела вроде открыть окно, закрыть, снова открыть. Принести воду, потом унести и подогреть, а потом немного остудить, а то слишком теплая. Я его сама стукнуть готова была, а мама-то постоянно при отце была в такие моменты, а не временами, как я и мелкие. И терпела. Только потом у нее глаз немного дергался.
Вот «везет» же мне на такое окружение!
— Выпью, так и быть. Только поцелуй сначала. А потом хоть что давай, — предложил Булатов «компромисс».
— А в лоб?
— Лучше в губы.
— Заразить меня хочешь?
— Кудрявая, это не вирус. Не заражу. Только покусаю маленько, если и дальше будешь отказываться. Я о многом прошу? — он как-то погрустнел. — Один несчастный поцелуй, и все. Мне стопудово легче станет. Или пить ничего не стану, — коварно заметил он. — Ни таблеток, ни молока, ничего. Буду лежать и умирать.
— Андрей…
— Клянусь, — перебил он. — А ты меня знаешь, Лиза. Еще и ночевать на улицу выйду, заболею еще сильнее, и на твоей совести это будет. Но всего этого можно избежать всего-то одним поцелуем.
Вот детский сад, а! Но Андрея я знаю — вбил себе в голову, и плохо будет, умирать будет, но слово сдержит. Такой уж человек. Однако, целовать? А не слишком ли он обнаглел?
АНДРЕЙ
— Хорошо, Андрей, — ровно произнесла Лиза, и я обрадовался — сейчас поцелует. — Можешь не лечиться. Зря я, конечно, так старалась, время тратила. Если захочешь выйти на улицу ночевать, держать не стану. Молоко, я так понимаю, я зря принесла?
Лиза не кричит, не истерит. Даже не сердится.
Она поднялась с моей кровати, на которой сидела, развернулась, и молча вышла.
Терпеть
С трудом поднялся с кровати, и встал, пошатываясь. Черт! Антоха, старший брат, однажды был свидетелем того, как я простыл, и долго подкалывал меня. Что я, дескать, чувствительный как чахоточная девица. С больницей и всей этой чехардой я брата послал, он пожал плечами, и оставил меня в покое.
А вот его жена, Маша, сидела рядом, и пыталась помочь. И на мужа своего злилась, все бурчала, что надеется теперь, что, когда забеременеет — это не сын, а дочь будет. Антону в наказание.
Выругался глухо, злясь на свой организм, не умеющий болеть в половину силы, и выглянул из спальни. Прошел на кухню, и от этого десятка шагов устал, зато увидел, как Лиза стоит спиной ко мне у мойки.
— Ладно, Лиз, давай сюда это молоко. Выпью, — буркнул я.
— Я его вылила, — спокойно ответила девушка, и развернулась ко мне — в руке ее чашка и губка.
Точно, вылила. И помыть успела.
— Ну и зачем?
— Затем, что после всего случившегося ты слишком нагло себя ведешь. Я готова была не поднимать некоторые темы, и помочь тебе с выздоровлением, но ты, Булатов, все границы перешел!
— Вот же вредная ты, кудрявая, — сузил я глаза и перед этими самыми глазами потемнело.
Черт, мне только в обморок грохнуться не хватало. Мужик, блин, называется! Ну почему я, когда болею, в размазню превращаюсь? Брат вон с температурой под сорок частенько впахивал, пока его жена это дело не запретила, а я от банальной простуды в кисель превращаюсь.
Бесит!
И Лиза с ее упрямством бесит!
Ну я и дебил, конечно, что сразу ей о своих догадках по поводу хитросделанного Вити не рассказал. Просто язык не повернулся выложить ей свои неприятные догадки, превратившиеся в уверенность. Помню ведь, как кудрявая себя стеснялась раньше, какой была закрытой из-за какой-то несчастной полноты. Будто это недостаток, пфф. Мне даже нравилось: мягкая была, округлая, румяная. А какая грудь… закачаешься!
Потому и не рассказал, наверное. Не хотел расстраивать, не подумал, что Витёк рискнет со мной схлестнуться после того, как по морде ему надавал. И вот что вышло. Но как, блин, Лиза вообще могла подумать, что я с ней ради каких-то там ништяков?
— Если хочешь суп, кастрюля на плите. Он горячий. Заставлять больше не стану. Вижу, что ты мою заботу пытаешься в иное русло обратить, так что решай сам, — бросила Лиза, и вышла во двор, подозвав Булку.
Булка побежала за ней, бросив на меня презрительный взгляд.
Спелись, блин. А я-то что? Просто хотел, чтобы Лиза оттаяла, чтобы поцеловала. Наладить все как-то. И уж точно не мог подумать, что она на невинную шутку так оскорбится.
— Это из-за гребаной помады, — нахмурился я.