Весенние игры в осенних садах
Шрифт:
Марьяна наотрез отказалась, чтобы я встречал ее на автобусной остановке, сказала, что найдет дорогу сама. Я нарисовал ей на своей визитке маршрут, и она, строго придерживаясь курса, к моему удивлению, пришла точно по адресу и точно в назначенное время. Услышав собачий лай, я посмотрел в окно и увидел Марьяну в тех же облегающих джинсах, но в куцей футболке, открывающей пупок. Сосед, поправляющий свой забор, застыл в удивлении, с жадностью пожирая глазами ее феноменальную седальницу: куда держит путь это чудо? А девушка остановилась напротив моего дома, окинула его изучающим взглядом, еще раз сверилась с визиткой и подошла к калитке. Любопытный сосед продолжал следить, в его голове, забитой цементом, песком, гравием и бетоном, очевидно, роились
Марьяна впорхнула в гнездо разврата, словно невинная бабочка в пасть крокодила, и, что удивительно, чувствовала себя здесь вполне уютно.
– Я все хочу посмотреть сама. Где ваша кухня? Кухня – это лицо хозяйки. Ну, а если хозяйки нет…
– Тогда это задница хозяина, – поспешил отвести неуместный вопрос я.
– Фи, как некультурно. Да у вас здесь и впрямь кавардак. Но мы еще сюда вернемся. А где ваш кабинет? Каждый настоящий писатель должен иметь кабинет, – почти торжественно сообщила она.
Я кивнул наверх. Марьяна смело двинулась по лестнице и с первого же захода попала в то, что могло бы называться кабинетом, однако ужас на ее лице красноречиво свидетельствовал, что она увидела там нечто иное.
– Э-э-то ка-би-нет? – спросила она. Я кивнул. – Гм… Ну, мы, собственно говоря, знали, на что шли. Но как вы можете здесь работать? Хотя, если честно, порядок в квартире холостяка свидетельствует о том, что с ним что-то не в порядке. А идеальный порядок говорит о том, что мы имеем дело с гомосексуалистом.
– Ого! Твои обобщения чрезвычайно глубоки!
– Это все последствия беспорядочного чтения. Я где-то вычитала об этом. Не помню где. С тех пор я с подозрением отношусь к разным чистюлям. Педанты обычно невыносимые зануды.
Я попробовал взглянуть на это помещение ее глазами и увидел вдоль стены забитые книгами шкафы, а под окном длиннющий стол, заваленный грудами бумаг и книгами, на полу тоже лежали вперемешку рукописи, толстенные тома, журналы с газетами, а среди них немытые чашки, тарелочки, бокалы и бутылки. И все же, если внимательно смотреть себе под ноги, передвигаться по кабинету можно. Кажется, я не перестарался.
Марьяна грациозно подошла к книгам и, проводя пальчиком по обложкам, громко стала зачитывать имена авторов:
– Томмазо Ландольфи… Хорхе Луис Борхес… Кутзее… Орасио Кирога… Ивлин Во… Говард Лавкрафт… Я ничего этого не читала. Странно, и все же мне не кажется, что этим я себя обеднила.
– Не удивительно, ведь если не иметь малейшего понятия о существовании чего-нибудь стоящего, то откуда возникнет потребность в нем?
– И покупая эти книги, вы уже знали, что они вам действительно необходимы?
– Когда как. Случается и так, что покупаю вслепую, полистав, просмотрев оглавление и аннотацию. Бывает, что ошибаюсь и книжка превращается в ненужный хлам.
– Как мало еще я знаю, – вздохнула она.
– На что ты намекаешь? Возможно, стоит перед самоубийством заняться самообразованием?
– Нет, это не для меня. Я считаю себя вполне сформировавшейся личностью, а лишняя информация уже ничего не изменит. Хочу кофе.
– Сейчас приготовлю.
– Нет-нет, я не это имела в виду. Я сама приготовлю кофе.
И она стремительно сбежала по лестнице на кухню. Стараясь не отставать от нее ни на шаг, я показал, где хранится кофе, и поставил воду на огонь. Марьяна придирчиво осмотрела чашки и блюдца, накануне вымытые Лидой, и сочла их пригодными к использованию.
– Может, ты голодна? – спросил я.
– Еще нет. Неужто ваши девушки такие неряхи, что так у вас все запущено? Почему бы вам не пригласить их на субботник, чтобы навели
– В последнее время я встречаюсь только с тобой.
– Ага, значит, теперь эта неблагодарная обязанность уборки авгиевой конюшни ложится на меня?
– Стало быть, да.
– Ну, что же, я готова.
Она отмерила четыре ложечки кофе в кипяток, довела до кипения и, сняв с плиты, с загадочным выражением лица, накрыла тарелочкой. А затем, попивая кофе, уговорила меня читать главы «Мальвы» с небольшим перерывом на обед. Марьяна слушала намного внимательнее, чем обычно слушают женщины, по ее мимике и отдельным движениям – вот она охватывает свое лицо ладонями, вот сплетает пальцы на груди, стискивает до хруста кулачки на коленях – видно было, что она всем своим существом погрузилась в текст, в его фантасмагорические лабиринты, и пребывает теперь далеко, далеко, вне времени и пространства, и вернуть ее мне удастся, лишь закончив чтение. Осторожно, чтобы не вспугнуть ее мерцающее сердце, я подвел чтение к концу, убавляя голос до полушепота, до полувздоха, а тем временем сумерки украсили комнату широкими мазками темно-синей кисти, и тогда я достал бутылку вина, мимоходом заглянув в зеркало: что она во мне нашла? Я зажег свечи и выключил свет, и в возникшей игре теней и света она стала выглядеть лет на пять старше. Это прибавило мне отваги. Марьяна сидела на диване, я подал ей бокал вина, она взяла, даже не взглянув на него, и сказала:
– Я… я хотела сказать, как мне нравится то, что вы пишете…
Бокал едва заметно вздрагивал в ее руке, вино покачивалось, билось о стенки, а она все еще была где-то далеко, хотя и существенно ближе, чем во время чтения, а все же еще не здесь, еще не рядом, ветер только нес ее сюда, и когда я увидел, что она уже здесь, то сказал:
– Ты еще ничего не выпила.
Я чокнулся с ней, и она пригубила бокал, пару секунд поколебалась и выпила залпом, как воду, сразу покрывшись румянцем. И умолкла. Я подвинулся к ней, осторожно, словно к бабочке, которую боялся вспугнуть. Главное – не наглеть, тихо, спокойно, ну вот, еще один бокал… Возможно, последует еще один – и она будет готова, – я это чувствовал. И все же самое большее, что я мог себе сейчас позволить, – это играть с ее волосами, перебирая и лаская их душистые пряди. Второй бокал она пила немного дольше, а когда допила и следующие пять лет полутенями легли на ее лицо, я осторожно привлек ее к себе и увидел, как приоткрылись, словно во сне, ее влажные уста, а в полузакрытых глазах взыграло пламя свечей. Ее помада имела вкус невинности. Целовалась она неумело и скованно, губы были напряжены и холодноваты. Спустя минуту она резко отодвинулась, сомкнула ладони, сжала их коленями, покаянно наклонившись вперед, словно совершила недостойный поступок, и снова отправилась в свои странствия, куда-то в темень неизъяснимую, но уже не так далеко, на расстояние голоса.
Я налил ей еще. Нас обволакивала тихая вкрадчивая музыка. Марьяна слегка покачивалась в такт ритму, казалось, она отключилась и все, что ее окружало, прекращало существовать, однако я заметил, что взгляд ее печален, губы натянуты, а сжатые пальцы белы как мел. О чем она сейчас думает? А может, не думает, а советуется с теми, кто ее послал за мной? Очевидно, что они должны были поставить ей какие-то условия, а она видит, что не может их соблюсти, и теперь происходит торг… Я наблюдал за ней, не отводя глаз, но это ей не мешало, казалось, она совсем не замечает меня, губы ее едва заметно вздрагивали, беззвучные слова спархивали с них и летели на пламя свечи, чтобы через мгновение вспыхнуть и исчезнуть, и все же в полете их успевал перехватить тот, к кому эти слова были обращены, и она слегка кивала головой, словно выслушивая его реплики. На меня нахлынуло чувство ревности, ведь мне становилось ясно, что в эти минуты она принадлежит не мне, а кому-то иному, неведомому и загадочному, тому, кто, возможно, создал ее и по праву создателя продолжает сопровождать в ослепительной пустыне жизни.