Весенние ласточки
Шрифт:
— Такой ответ меня не устраивает. Нужно оно французам? Да или нет?
— Нет.
— Значит, я правильно поступила.
— Подписывать не стоило.
— Почему?
— Я уже тебе объяснил, ты играешь на руку коммунистам.
— Но ты же сам сказал, что не одобряешь ЕОС.
— Да. Но из этого не следует, что нужно голосовать против.
— Я ничего не понимаю.
— Знаешь, в политике не так-то все просто…
XIV
— Мсье Ренгэ, вылетающий в Брюссель… —
Это объявление привлекло внимание только трех человек, а именно: Ирэн Фурнье, Леона Бургена и депутата Сержа де Мулляка.
Вокруг шли обычные перед отлетом самолета приготовления. У окошек толпился народ, служащие авиакомпаний с подчеркнутой предупредительностью встречали пассажиров, на чемоданы вешались этикетки с названиями всех городов мира, на щите вспыхивали все новые надписи, приглашая вас лететь в Нью-Йорк, в Каир, в Лондон, в Дакар…
Ирэн не стоялось на месте от волнения. Она окинула взглядом зал в надежде увидеть среди прибывающих того, кого вызывали громкоговорители, и, не выдержав, снова подошла к окошечку «Эр-Франс».
— Мадмуазель, я сопровождаю профессора Ренгэ. Он должен прибыть с минуты на минуту…
Стюардесса ободряюще улыбнулась.
— У нас еще есть немного времени, но хорошо, если бы он поторопился. Автобус отправляется через несколько минут.
— А если он опоздает?
— Тогда пусть едет в Буржэ.
— Вы думаете, он поспеет?
— Наверняка. Ваш самолет отлетает только в одиннадцать часов.
Таким образом, у них оставалось еще больше часа. Значит, не все потеряно. Ирэн пошла было звонить по телефону, но ее пугала перспектива разговора с женой Ренгэ; кроме того, ей могли сообщить, что профессор передумал, и она решила позвонить в последнюю минуту.
Всю эту неделю она жила в постоянной тревоге. То ее окрыляла надежда, то терзали сомнения и преследовал страх, что в конце концов все сорвется. Началось с того дня, когда ее вызвали на улицу Пирамид. Один из руководителей Национального движения за мир попросил ее, если она может, девятого октября вылететь вместе с профессором Ренгэ и депутатом де Мулляком в Прагу. Это было для нее полной неожиданностью, и она не сразу ответила, думая, что произошло недоразумение или она чего-то не поняла.
— Там состоится конференция, и нам предложили прислать на нее своих представителей, — объяснили ей.
— Почему же вы выбрали именно меня? — удивленно спросила Ирэн. — Ведь у меня нет никаких заслуг.
— На конференции будет обсуждаться германский вопрос, а ваш комитет занял одно из первых мест в проводимой кампании. Кроме того, хорошо, чтобы в делегацию входила женщина…
Ирэн с трудом поверила в свое счастье. Она уже заранее представляла себе, как удивится Луи, когда она ему вечером сообщит: «Знаешь, я улетаю в Чехословакию». — «Ты смеешься!» — ответит муж. «Правда, уверяю тебя». Нет, это несбыточная мечта, все сорвется… Де Мулляк был одним из руководителей Национального движения за мир, и она понимала, что из-за него никаких затруднений не будет, а вот
И хотя ее уверяли, что все будет в порядке и он не откажется от приглашения, она лично не была в этом уверена. Его кандидатуру как будто бы предложил руководству Национального совета мира аббат Дюбрей. К ней отнеслись в высшей степени положительно. Профессор пользовался авторитетом в научном мире, кроме того, он не раз показал себя как рьяный противник войны и был председателем одного из комитетов мира… Самое трудное, считала Ирэн, получить его согласие. Ей-то и поручили вести с ним переговоры, сославшись на то, что она с ним встречалась. Ее предчувствия оправдались: уломать старика оказалось нелегко.
Первое ее свидание с Ренгэ произошло в его кабинете в присутствии Леона Бургена.
— Скажите, а почему меня хотят туда послать? Я не вхожу в Национальный комитет и несколько раз уже повторял, что не хочу в него входить. Значит, у меня нет права выступать от его имени…
— Но вы же принимаете участие в движении мира.
— Я работаю в Коллеж де Франс, мадмуазель. Моя частная жизнь никого не касается, но на поездку за границу я должен получить разрешение министра.
— Вы же будете отсутствовать только субботу и воскресенье.
— Правильно, но эти дни я проведу в Праге.
Ирэн, чувствуя, что все рушится, набралась храбрости и сказала:
— Я не понимаю, чего вы опасаетесь.
Профессор рассмеялся.
— Не воображайте, что я чего-то боюсь. В отличие от некоторых я не боюсь, что меня не выпустят обратно.
— Я не это имела в виду.
— Меня не страшит и порицание моего министра. Но почему посылают именно меня?
— Ваше присутствие придаст делегации вес.
— Не требуйте от меня слишком многого, я столько раз просил вас об этом. А собственно говоря, что это за конференция?
Профессор задал множество вопросов, сказал, что нужно подумать, и Ирэн пришлось навестить его еще несколько раз… В конце концов, после длительного колебания, после того, как он посоветовался с несколькими друзьями и среди них с Жолио-Кюри, он дал согласие, но при одном условии:
— Вокруг моей поездки не поднимайте шума.
— В каком смысле?
— Никаких фотографий в газете, никаких заголовков с моей фамилией. И чтобы по возвращении не было ни одной статьи, ни одного интервью, в которых от моего имени будут говориться вещи, которых я не высказывал.
— Но если появится отчет, как же избежать упоминания о вас?
— Ладно, на это я согласен, но чтобы больше нигде обо мне не писали.
Накануне отъезда Ирэн снова пришла к нему, чтобы вручить ему билет на самолет и условиться о встрече. Профессор нервничал, но не высказал никаких возражений, и она, боясь, что он в последнюю минуту передумает, поспешила уйти. Теперь она об этом сожалела. Поговори она с ним, возможно, сейчас не пришлось бы так волноваться…
Ирэн, наведя справки в окошечке, вернулась к Леону Бургену и де Мулляку. У депутата весь багаж состоял из кожаного портфеля.