Весенние ласточки

Лаффит Жан

Жена прервала его:

— Слава богу, что они хоть не собираются заставить нас лопать так же невкусно, как в Англии.

— Вообще англичане умывают руки, они хотят создать ЕОС для нас, а сами в него не войдут.

— Да, они не такие дураки, как мы, — сказала консьержка.

Все рассмеялись, и она, воспользовавшись этим, перешла к волнующей ее теме.

— Взять алжирцев, которые работают во Франции. Им платят гораздо меньше, чем нашим рабочим, нехорошо получается. Ты им расскажи, — обратилась она к мужу.

Тот подтвердил слова жены и, конечно, от оплаты труда алжирцев перешел

к положению французских рабочих. В подтверждение своих слов он показал расчетный листок с выписанной ему заработной платой за последние полмесяца. Включаясь в общий разговор, педикюрщик пожаловался на налоги, старушка в свою очередь высказала пожелание, чтобы увеличили пенсию.

Каждый говорил о своем, и Леон Бурген решил навести порядок. Он объяснил, что жизненный уровень зависит в основном от военных расходов. Если ассигнования на вооружение увеличатся, жить станет еще труднее. Создание ЕОС тем более тяжело отразится на общем положении, что речь идет о подготовке атомной войны…

В ответ все заговорили одновременно… Преподаватель убежденно заявил:

— Никто не решится пустить в ход атомную бомбу.

— Вы думаете? — спросила старушка.

Жаклина, вспомнив слова отца, вмешалась:

— Если бы у Гитлера была атомная бомба, он бы ею воспользовался…

— Ничего подобного. У Гитлера были отравляющие вещества, а он их не пустил в ход, — возразил учитель.

— Да что вы мне рассказываете! — возмутился холостяк. — Мою невесту в Освенциме задушили газами.

Наступило молчание. Преподаватель нарушил его, попросив прощения за то, что невольно вызвал тяжелые воспоминания. Но он настаивал на своем. В концентрационных лагерях совершались такие чудовищные вещи, что преступники вынуждены были действовать тайно. А на фронте, где ничего нельзя скрыть, никто не решился употреблять газы.

— Необходимо напомнить, — заметил Леон Бурген, — что о запрещении применения газов было договорено в Женеве. Вот почему никто и не осмелился пустить их в ход.

Жаклина, обрадовавшись поддержке, решила развить свою мысль.

— А ведь атомная бомба не запрещена.

— Так чего же ждут? Надо немедленно ее запретить, — сказал педикюрщик.

— Вообще всему этому пора положить конец, пока еще не поздно, — поддержал его холостяк.

— И оставить нас в покое, — добавила консьержка.

Старушка одобрительно кивала головой.

— Но мы-то что можем сделать? Обо всем этом нужно заявить депутатам…

Леон Бурген ухватился за эту мысль. В квартале собраны подписи против создания ЕОС. Нужно представить этот протест депутатам округа и потребовать, чтобы они голосовали против Сообщества. Нужно условиться о встрече и организовать делегацию в несколько человек.

— Я согласна, — сказала консьержка, — но я свободна только в воскресенье утром, когда муж может подежурить за меня.

Еще долго спорили, перескакивая с одного предмета на другой, пока не договорились окончательно. Педикюрщик был польщен тем, что о нем говорили как о бывшем офицере, и высказал желание войти в делегацию. Старушка сказала, что и она пойдет к депутатам, если в тот день у нее не будут болеть ноги. Преподаватель уклонился под предлогом, что и без него много желающих. Возможно, он не хотел, чтобы подумали,

будто он, как консьержка, брюзжит по любому поводу, Холостяк дал согласие принять участие только в нескольких походах и попросил включить его в делегацию к женщине-депутату, «за которую я голосовал в те времена, когда еще верил в чудеса», — сказал он.

* * *

Жак Одебер не узнал свою комнатушку. За время его отсутствия Жаклина сделала героические усилия, чтобы навести уют. На тахте, покрытой яркой материей с симметричным рисунком, восседала кукла в платье маркизы, которое Жаклина сама сшила. Из остатков яркой материи она сделала абажур и повесила на окно две короткие в сборку занавески. На столике, покрытом вышитой скатеркой, стояли в рюмке три ярко-красные гвоздики… Жака ожидал еще один сюрприз. Жаклина открыла дверку шкафчика, на вид совершенно нового, и показала аккуратно расставленную на полках посуду: набор алюминиевых кастрюлек, шесть тарелок, три стакана, кофейник и ко всему еще электрическую плитку.

— Все это наше, — объявила она.

— А шкаф?

— Тоже наш. Его подарила Томасен, а я его покрасила. Тебе нравится? Нам здесь будет очень хорошо, а там, глядишь, мы найдем что-нибудь получше. Только вот диван маловат…

В ответ Жак обнял ее и снова поцеловал.

— Женушка моя дорогая.

Он только что вернулся из Бержерака. С отцом они расстались довольно холодно.

— Дай бог, чтобы ты не пожалел, — сказал тот на прощанье.

Нет, Жак не жалел ни о чем. Его мачеха Анриэтта вернулась домой, и, хотя она еще не работала, одно ее присутствие тяготило всех. Она стала еще более властной, чем раньше, и решительно во все вмешивалась, беспрерывно давала советы и не скупилась на замечания. Отец на все смотрел ее глазами, и Жак удивлялся, как ему могло прийти в голову, что он сумеет победить семейные предрассудки и ввести в семью Жаклину. Но все же он был очень привязан к отцу и жалел его, чувствуя, что тот несчастен. Вот почему он боролся с поднимавшимся в нем возмущением и, последовав совету Жаклины, не уехал, пока отец не нашел себе помощника.

— Без тебя я не останусь ни минуты на этой каторге, — сказал Жаку Кловис.

— Не удирай, пока не кончатся праздники, сделай это ради меня, — попросил его Жак.

Кловис остался, кроме того, из Бордо приехал еще один кондитер; теперь Жак был уверен, что отец управится без него, и уезжал со спокойной совестью. В Бержераке он обновил свой гардероб и подкопил немного денег.

— Я привез пятьдесят тысяч франков, и теперь ничто не препятствует нашей женитьбе, — объявил он Жаклине еще на вокзале, когда она его встретила.

Они были счастливы и в мечтах о совместной жизни забыли о действительности.

— Сегодня вечером мы пойдем с тобой в ресторан, — сказал Жак, когда они сели в такси.

— Нас пригласили Фурнье.

Жаклина все продумала за него, и он решил ей подчиниться. Сейчас ему надо повидаться со своим начальством и договориться о том, когда он может приступить к работе. Но зато завтрашний день они проведут вдвоем…

— Может быть, нам поехать в Версаль? — предложил Жак.

— Это было бы замечательно!