Весенняя вестница
Шрифт:
В палате было четыре кровати, но Стася лежала на первой от двери, и потому на остальных Аля уже и не взглянула. Она тихонько приблизилась, хотя Стася не спала, и, пододвинув стул, села рядом с ней. Тот момент, которого Алька боялась больше всего – первый взгляд глаза в глаза – уже миновал, и теперь она смогла вздохнуть поглубже. Они смотрели друг на друга тысячи раз, но теперь это был совсем иной взгляд. Обе понимали это и старались помочь одна другой.
Стася негромко сказала:
– Мне уже все сообщили, так что не ломай комедию… Можешь
Она зло усмехнулась:
– Анекдот, правда? Хотели отрезать аппендикс, вспороли мне брюхо, а там – на тебе! Всю печенку сожрал рак… Вот, оказывается, от чего я сбросила восемь килограмм. А думала, что работа изматывает. Еще радовалась, что на диете сидеть не приходится…
– И у тебя ничего не болело? – осторожно спросила Аля. Она все еще не могла выбрать верный тон, не похожий ни на поскуливание, ни на ржанье.
– Да болело! Но ты же знаешь: если женщина просыпается утром, и у нее ничего не болит, значит, она умерла. Я еще жива, как видишь…
– Конечно.
– Они говорят: месяц остался, – у Стаси вдруг жалобно сорвался голос. – Вот чего я еще не могу понять… Неужели месяц? Я всегда считала, что врачи о таком вообще не говорят. Но теперь у нас, видно, во всем принято резать правду-матку…
Она улыбнулась и крепко стиснула пальцами край пододеяльника. "Ей хочется заплакать, – догадалась Аля, – но здесь слишком много народа".
Ни на кого не глядя, она перетащила стул на другую сторону и села так, чтобы закрыть собой Стасю. У нее тотчас перекосилось лицо, будто она только этого и ждала, но не смела попросить. Закинув руку, Стася прижала ее к глазам, выставив острый, гладкий локоть.
"А ведь она, действительно, сильно похудела… Как же я ничего не заметила?" – Але хотелось в отместку куснуть себя до крови, но она понимала, что это выглядело бы дико.
Она, сгорбившись, молча сидела рядом, совершенно не зная, что ей делать и что сказать. Стася сама прошептала, срываясь на каждом слове:
– Ты не бери в голову… Что тут скажешь? Я и сама не знала бы, что сказать… А ведь это моя профессия… Не нужно говорить. Просто посиди со мной. Мне легче, когда ты тут.
– Завтра мне разрешили тебя… увезти, – Алька едва не сказала "забрать", но это слово было таким мертвым, что она сама ужаснулась ему.
Стася спохватилась:
– Маме не говори! – она ладонью вытерла глаза. – Пусть хоть этот месяц поживет спокойно. Ей потом хватит… Ей бы отца вынести с его артритом.
– Она же будет тебя искать.
– Я позвоню, – с обычной находчивостью отозвалась Стася. – Скажу, что улетаю на Канары. Горящая путевка. Она знает, что у нас набирали группу радиослушателей, которые… которые… выиграли…
У нее опять затряслись мокрые губы, всегда такие яркие, не знающие помады, а сейчас – синеватые. Не выдержав этого, Аля взяла ее руку и прижала к щеке, поцеловав ладонь. Раньше она никогда
– И знаешь что, – слегка успокоившись, снова заговорила Стася, – Митьке тоже лучше ничего не знать. Давай скажем ему, что операция была тяжелой… Что этот проклятый аппендикс лопнул…
– Как раз аппендикс ни в чем не виноват, – пробормотала Аля.
– Да! – она засмеялась, опять растирая слезы. – Вот уж точно… Договорились? Я и так Митьку измучила, я же понимаю. Хотя, что я могла поделать?
– Ничего. Он тоже это понимает. Он же видит, где ты, а где он, – Аля указала сперва на потолок, потом на пол.
Стася мрачно подтвердила:
– Именно там я скоро и буду.
– Ну, я же не об этом! Ты звонила на радио?
– В прямой эфир… Передала привет своей печенке и заказала песенку… За меня позвонили. Конечно, в подробности не посвящали. Хотя от них-то скрывать незачем. Они, конечно, ужаснутся, но убиваться не будут, уж поверь. У нас хорошие ребята, но это ведь не друзья. Только вы с Митькой… А если уж совсем честно, только ты. Знаешь такую песенку? Красивая песенка… Тебе кто-нибудь говорил когда-нибудь: "Только ты…?"
Але и вспоминать не требовалось:
– Никто.
– И мне никто, – бесстрастно заметила Стася. – Я всегда думала, что это – впереди. Что разумнее строить свою жизнь по западному образцу: сперва карьеру сделать, квартиру купить, а потом уже семьей обзаводиться. А вот, оказывается, можно и опоздать… Жизнь-то уже и кончилась…
– Еще нет.
– Да, конечно! – она горько усмехнулась, – лежа на диване в твоей каморке, я успею пережить свою единственную великую любовь… Что ты так смотришь?
Але захотелось вскочить и пробежаться по палате – так мощно взорвалась внутри нее незаметно созревшая идея.
– Ты что это? – с подозрением спросила Стася. – У тебя глаза какие-то шальные стали.
"Но ведь это может быть только Линней, – в тот же момент поняла Алька. – Никого лучше и быть не может… Как же так… Линней?
Ей стало так больно, что захотелось тоже забраться в постель и свернуться клубочком, бормоча только одно: "Нет-нет-нет". Она пыталась уговорить себя: "Не торопись. Нужно подумать… Может, и не надо этого делать."
Но она уже знала, что надо. И торопиться тоже надо. Ведь месяц – это всего-навсего тридцать дней. А, может, и того меньше… Для единственной великой любви – это непозволительно короткий срок.
– Ты сама-то не заболела? – у Стаси встревожено изогнулись черные брови, очень четкие в изломе.
Многим это преломление казалось искусственным, но Алька помнила, что так было и в детстве. Еще в их первую встречу эти острые уголки показались ей колкими и слегка напугали, но с тех пор у нее было время убедиться в их безобидности.