Весна (Дорога уходит в даль - 3)

Александра Яковлевна Бруштейн

Дорога уходит в даль. Книга третья

Трилогия

Книга третья.

ВЕСНА

Глава первая. ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ В МЛАДШИХ КЛАССАХ

С самого восхода солнца - а солнце весной просыпается рано!
– я уже сплю каким-то странным сном, - раздробленным на кусочки. Часто просыпаюсь, еще сквозь сон вспоминаю: "Сегодня! Сегодня!.." Словно мне с вечера подарили какую-то радость - и она лежит тут, у меня под подушкой. Я как бы на миг ощупываю памятью эту радость - здесь она, здесь, на месте!
– и снова засыпаю.

Нет, радость, которую мне подарили, не лежит под подушкой; она подмигивает

13 мая 1899 года. Это уже сегодняшнее число. Сердце бьется веселыми толчками, такими сильными, что я даже начинаю напевать:

Мой костер в тумане светит!

Искры гаснут на-а лету!

Вообще-то я не позволяю себе петь во весь голос - из человеколюбия: голос у меня... ох! Папа уверяет, будто от моего пения.

Мухи дохнут на-а лету!

Но сегодня можно позволить себе даже запеть (чуть слышно, конечно!). Ведь сегодня особенный день! Сегодня нам выдадут последние в этом учебном году "Сведения об успехах и поведении", объявят фамилии тех учениц, которые перешли в пятый класс и стали отныне - старшеклассницами!

Сегодня мы на целых три летних месяца расстанемся с институтом, где нас обучают, воспитывают и, как говорят наши синявки - классные дамы, - "учат всему доброму".

Мы, однако, считаем, что учат нас вот именно многому, совсем не доброму. Четыре года назад, когда мы поступали в институт, ну до чего же мы были дурочки! Не умели врать, скрытничать, притворяться, - словом, не знали простейших вещей.

Теперь мы это умеем, ох, умеем! И не бездарнее, чем другие. Мы притворяемся, будто у нас болят зубы, или голова, или живот (слово "живот" синявки считают неприличным - мы должны говорить: "У меня болит желудок!"). Мы стонем - смотрим удивительно честными измученными глазами прямо в глаза обманываемых нами учителей и синявок, - наши лица выражают нестерпимую боль, все для того, чтобы нас отпустили с урока, к которому мы поленились подготовиться.

Удивительно: нашу компанию подруг - Лиду Карцеву, Варю Забелину, Маню Фейгель, Катю Кандаурову, меня - синявки считают "правдивыми девочками"! А мы, в общем, такие же лгуньи, как все остальные. В чем же дело? Просто, как объясняет наша одноклассница Меля Норейко: "Когда вы врете, у вас в глазах все-таки какой-то стыд есть!"

Словом, у нас нет недостатка в умении соврать, а есть только переизбыток стыда.

Сегодня кончается учебный год. Это был очень трудный год.

Изо дня в день, из урока в урок нас подгоняли напоминаниями о том, что весной, при переходе в пятый класс - в старшие классы!
– нам предстоят трудные экзамены, и не только письменные, как в других классах, но и устные. По всем предметам - по русскому языку и по церковнославянскому, по французскому и немецкому, по арифметике, истории, географии, физике, алгебре, геометрии, по ботанике и зоологии. Нам приходилось очень много работать, да к тому же еще изо всех сил и возможностей помогать отстающим подругам, занимаясь с ними в неучебное время.

Была у меня и моих подруг в этом году еще одна работа: бесплатные уроки, которые мы даем разным людям. Трудно даже вообразить, как много молодежи - да и только ли одной молодежи!
– хочет учиться, а вот не может: нет средств! Чаще всего это молодые рабочие, работницы или просто дети бедных людей, за которых некому платить в гимназии и школы, да и не принимают их ни в какие гимназии.

Мои ученики - два типографских наборщика. Они работают в типографии, где печатается местная газета, и приходят ко мне ежедневно около восьми часов утра - за час до моего ухода в институт. Из-за этого раннего урока мне приходится вставать рано: в половине восьмого. А для меня это ужас как трудно! Не могу я так рано вставать - вот, что хотите, не могу! Именно в этот час у меня оказывается самый неодолимый сон - и рада бы встать, и хочу встать, огорчаюсь, что не встаю, - а не могу вырваться из сна...

В течение всей минувшей зимы каждое утро, в половине восьмого, Юзефа, моя бывшая няня (теперь няня моего младшего брата, Сенечки), приходила меня будить. Сквозь сон я слышала, как она тормошила меня:

– Вставай, гультайка (лентяйка)! Вставай! Молоко! Пришли твои учни (ученики).

Но я почти не соображала, о чем бубнит Юзефа. Какое-то молоко. Какие-то учни... Молоко-коломо... учни-мучни-скучни...

Молоколо... Коломоло...

И я ни за что не могла заставить себя проснуться, вылезть из теплой постели, нашарить ногами туфли (окаянные туфли, всегда они почему-то успевают за ночь разбрестись по всей комнате, ищи их!). Не хотелось бежать мыться - ведь кран только и ждет моего появления, чтобы начать плеваться струей холодной воды.

– Ну что за малодушие!
– сердится папа.
– Неужели ты не можешь вставать, как люди встают?

– Не могу...
– говорю я виновато.

Перед папой мне было особенно стыдно. Ведь он встает так быстоо, когда его зовут ночью к больным! Бывает, что он лишь незадолго перед тем лег, только что возвратившись от другого больного, - устал, еле держится на ногах, а вот поди ты! Вскакивает, быстро моется, одевается, собирает свои медицинские инструменты - поехал! Бывает, что Юзефа, которая его будит, делает это неохотно - ей жалко папу: не дают ему, бедному, поспать! Иногда между папой и Юзефой возникают при этом короткие стычки.

– Пане доктоже...
– говорит Юзефа нерешительно.
– Я им скажу, чтоб к другому доктору пошли, а?

– Опять ваши глупости, Юзефа! Чем вам этот человек не понравился, который за мной пришел?

– Д чему ж там наравиться?
– говорит Юзефа с сердцем,- Бахрома на штанах, а пальтишко, как у шарманщика. Он вам и пяти копеек не заплатит от помяните мое слово!

– Юзефа!
– грозно рычит папа.

– "Юзефа, Юзефа"! Пятьдесят лет я Юзефа! Приходят голодранцы, а вы бежите к ним со всех ног, как пожарный или солдат.

– А по-вашему, болезнь не пожар, не война?..

Так относится к своим обязанностям папа. И от этого мне бывало нестерпимо стыдно всякое утро, когда начиналась, как называла Юзефа, "тиатра" с моим вставанием.

– Что ты за человек?
– огорчался папа.
– У тебя нет воли даже для того, чтобы заставить себя встать!

Это и меня огорчало. Без воли куда я гожусь? Для любого подвига, даже самого пустякового, - например, для того, чтобы спасли утопающего в реке человека, - нужна воля! Ведь не угадаешь, в какое время года человек вздумает тонуть! Вдруг осенью или даже зимой? Как же я заставлю себя, если у меня нет сильной воли, броситься в холодную воду или даже вовсе в грорубь? Или вот. Недавно я читала об одном замечательном ученее: он сам себе привил чуму - и до последних минут жизни, уже умирая, вел наблюдения и записи о своем состоянии. Разве без воли такое сделаешь?