Весна (Дорога уходит в даль - 3)
Шрифт:
Внезапно за оградой раздаются конский топот и голоса. Наше мирное веселье прерывается появлением новых лиц. К белому домику-сугробу идут от ворот спешившиеся всадник и всадница с хлыстиками в руках. Оба очень элегантные: в особенности она - в черном платье-амазонке с длинным шлейфом, перекинутым через руку, в блестящем маленьком черном цилиндре на золотистых волосах. Она к тому же и очень красива.
Он некрасив, у него сонное лицо и глаза, прижмуренные, как у кота, только что пообедавшего очень вкусной райской птицей.
В
На них приятно смотреть - красивые, нарядные люди. Но с их приходом почему-то становится невесело, даже неуютно. Чувствуется - все мы это чувствуем, - пришли чужие люди.
Господин и дама тоже уселись за одним из столиков. Они пьют кумыс, перебрасываясь между собой французскими фразами. Стараюсь не слушать, чтобы не вышло, что я подслушиваю.
Расшалившись в играх с нами, маленькая Хадити приковыляла и к красивой амазонке. Девочке понравились сверкающие "игрушечки" в ушах незнакомки крупные, переливающиеся огнями брильянтовые серьги. Хадити протянула ручки к красавице. Прелестный детский жест говорит: "Возьми меня на руки.
Я посмотрю поближе, что там у тебя в ушах..." Но красивая дама не берет ее. Она разглядывает девочку с любопытством, как диковинное насекомое. И не без брезгливости: вдруг насекомое поползет по ее платью?
Подхватив на руки маленькую Хадити, Маня относит ее к нашему столику.
Прошло мгновение, не больше. Но все мы сразу поднялись из-за столика. Уже поздно - скоро начнет темнеть. До дома еще далеко...
К даче мы с Леней шагаем вдвоем. Маню, Катю и Варю пошел провожать до города работник Муратовых.
Мы идем, неся на палке корзинку, полную лесных орехов.
Идем и молчим. Все то, о чем мы в этот день, последний день каникул, последний день летней радости, старались не думать, - все это снова владеет нашими мыслями.
– Как ты думаешь?
– спрашиваю я.
– Приговор объявят завтра?
– Неизвестно. Могут вынести и сегодня...
Нет, нет, я не хочу думать об этом! Узнаем, когда придем домой. А пока поговорим о чем-нибудь приятном, милом, хорошем.
– Правда, какие чудесные Фатима и Хадити?
– Да...
– отвечает Леня, и голос его теплеет, он тоже рад вспомнить о приятном.
– И такие вы все, девчонки, были милые, когда играли с девочкой!
– И я тоже?
– искренне удивляюсь я.
– Я была милая?
– Была. Очень милая... Но физиономия у тебя была, скажу я тебе, глупая, как решето!
От Леньки дождешься комплимента!
Мы молчим до самой калитки. Уже взявшись за щеколду, Леня вдруг говорит:
– Нет, сегодня - помяни мое слово - не объявят. Завтра.
Однако, войдя в наш палисадник, мы сразу понимаем; случилось плохое, самое плохое... Мама, папа, дядя Мирон, дядя Николай, Иван Константинович и, конечно, дедушка сидят на садовых скамьях и стульях, очень грустные.
Я смотрю на папу.
– Да...
– отвечает папа так, словно бы я этот вопрос задала и папа его услыхал.
– Обвинительный.
– Я ж тебе говорил!
– горько роняет дедушка.
– Я вам всем говорил: "Не ждите хорошего - они сволочи!"
Приговор Дрейфусу вынесли в самом деле обвинительный.
Дрейфус признан виновным, но заслуживающим снисхождения.
И приговор более мягкий: уже не ссылка - пожизненная - на Чертов Остров, а только тюремное заключение на десять лет...
"Только"!..
– Папа... Что же это получилось, папа? Пять лет боролись, добивались правды - и все впустую?
– Нет, не все впустую, - говорит папа.
– Да, Дрейфуса еще не оправдали, не очистили от обвинения. Но вот увидишь - это еще придет! Сейчас это уже только вопрос времени... А дело Дрейфуса не прошло и не пройдет бесследно еще и потому, что миллионы людей будут помнить его. Оно глубоко вспахало человеческие души - это хорошая школа... И ты смотри помни, никогда не забывай!
А теперь забежим вперед. Ненадолго - всего на семь лет...
Папа оказался прав - в 1906 году состоялось третье и последнее разбирательство дела Дрейфуса.
Эти семь лет не прошли бесследно. За это время во Франции сильно выросло и окрепло рабочее движение. Выросла и окрепла социалистическая партия. Сильнейшие удары были нанесены по аристократической генеральской верхушке, и в особенности, по отцам-иезуитам, по католическому духовенству.
Теперь, в 1906 году, Дрейфус был оправдан, полностью очищен от всех обвинений.
28 июля 1906 года на той площади, где за двенадцать лет перед тем происходило разжалование Дрейфуса, состоялось торжественное награждение его Орденом Почетного легиона.
Под фанфары труб старый генерал Жиллэн обратился к Дрейфусу:
– Именем Французской республики объявляю вас кавалером ордена Почетного легиона!
Старый генерал трижды дотронулся своей обнаженной шпагой до плеча Дрейфуса. Потом он прикрепил орден к его черному доломану, обнял и поцеловал Дрейфуса.
– Когда-то вы служили под моим начальством. Я счастлив, что именно мне выпала честь наградить вас сегодня!
Одновременно с награждением Дрейфуса орденом происходило и производство в генералы старого друга Дрейфуса, его мужественного защитника - Пикара.
Торжество было омрачено отсутствием Золя. Он скончался за четыре года до этого.
Папа оказался прав и еще в одном. Люди моего поколения, пережившие в ранней юности дело Дрейфуса, запомнили его на всю жизнь. Вместе с делом мултанских вотяков дело Дрейфуса воспитало в нас глубочайшее уважение к высокому долгу писателя-гражданина - долгу, которому так самоотверженно служили русский писатель Владимир Короленко и французский писатель Эмиль Золя.