Весна (Дорога уходит в даль - 3)
Шрифт:
– Гриша!
– узнаю я.
– Ты куда?
– Да, запохаживается, туда же, куда и ты: на урок к Тане и Мане. Я с ними по предметам занимаюсь... Ну, рыцарь, - обращается Гриша к Сенечке, можешь спокойно шествовать домой:
никто твою сестру не обидит, я буду ее защищать! Даже домой провожу после урока, если она разрешит.
– Запохаживается, что разрешу... До свиданья, Сенюша.
Хорошо, что Сенечка ушел. Едва войдя в подъезд, мы с Гришей останавливаемся, оглушенные отчаянными визгливыми криками. Знакомый мне по телефонному разговору - голос мадам Бурдес вопит с площадки верхнего этажа:
–
За этим слышен плеск, грохочущее дзынканье чего-то металлического - и возмущенный мужской бас:
– Чер-р-ртова кукла! Ах, чер-р-ртова кукла!
Перепуганную, ошарашенную, выталкивает меня Гриша из подъезда обратно на улицу.
– Запохаживается, наша с тобой работодательница бушует!
Подожди здесь, я разведаю, что приключилось...
Стою на улице. Не знаю, смеяться мне или плакать? Сбежать ли трусливо домой к маме под крыло или идти в этот неуютный подъезд и, "рассудку вопреки, наперекор стихиям", провести свой первый урок?
Спустя минуту-другую из подъезда выкатывается на улицу Гриша. Схватив меня за руку, он вместе со мной заворачивает за угол. Там, привалившись спиной к забору чьего-то сада, он заливается хохотом. Конечно, я тоже начинаю хохотать - я еще ничего не знаю, и мне еще ничего не смешно, - но такой хохот заразителен, как насморк. Несколько раз Гриша порывается что-то сказать, объяснить, но всякий раз на него накатывается новая волна неудержимого смеха, и он только пищит что-то нечленораздельное.
– Ох...- выговаривает он вдруг в совершенном изнеможении.
– Ох...
Но тут, когда он, кажется, уже совладал со своей веселостью и сейчас расскажет мне, в чем дело, - тут происходит новое бессмысленное и .смешное обстоятельство: тряся забор, к которому он прислоняется спиной, Гриша, очевидно, трясет и растущее в саду под самым забором дерево. С ветвей его внезапно рушатся кучи снега и распластываются, как круглые лепешки, на Гришиной плоской гимназической фуражке...
И мы снова хохочем.
Наконец, стряхнув с головы снег, вытерев мокрешенькое от снега лицо, Гриша рассказывает:
– Работодательница-то наша... запохаживается, со швейцарихой своей поругалась. Стоит работодательница на верхней площадке лестницы, а в руках у нее таз с мыльной водой: голову она сынишке своему мыла. А швейцариха внизу стоит: у входа в штаб бригады. Слово за слово, шваркнула работодательница тазом в швейцариху. А облила не швейцариху, а какого-то военного - он как раз в эту минуту из штаба выходил... "Чертова кукла!" это он вопил.
У меня уже все болит от смеха, даже под ложечкой колет. Наконец мы с Гришей успокаиваемся и идем обратно к подъезду, к Бурдесам, - исполнять свои обязанности.
– Гриша!
– останавливаюсь я внезапно, пораженная догадкой.
– Это ты так подсудобил, чтобы Бурдесы предложили мне давать у них английские уроки?
– А кто же другой, если не я?
– искренне удивляется Гриша.
– Ты же сама говорила - хочешь работать! Горевала, клюксила: "Ах, дайте мне атмосферы! Дайте мне экономической независимости!" Только, имей в виду, не осрами меня: я им про тебя такого наплел!.. Ты и такая, ты и сякая, неписаная, немазаная, высокоинтеллигентная! Про то, что ты можешь десять минут хохотать на всю улицу под чужим забором, как давеча, - про это
Вспоминаю мамины огорчения из-за меня. А я-то ведь только что ржала не как один пожарный, а как целая пожарная команда!
И опять начинаю смеяться.
– Ох, не к добру это!
– вспоминаю я Юзефины приметы.
– Не слишком ли весело начинаю я свои уроки?
– Здесь тебе скучно не будет!
– говорит Гриша тоном самого твердого убеждения.
– Девочки Маня и Таня - миляги, они тебе понравятся, вот увидишь. Горькие они - страдают от мамаши своей полоумной... В общем, как говорится: "Не робей, воробей!" Скучно тебе здесь не будет. И мне, запохаживается, будет теперь легче - иногда просто распирает меня от всего, что я вижу, а поделиться не с кем.
Гришины слова оказываются пророческими: у Бурдесов не скучно. Что-что, а не скучно...
Все у них необычно. Не так, как "у людей". И непривычно для меня, потому что совсем не так, как у нас дома или у коголибо из знакомых. Например, у нас всякая комната имеет определенное назначение: в кабинете папа работает, в спальной спят, в столовой едят, в детской - мы с Сенечкой.
Не то у Бурдесов. Все комнаты, выходящие окнами на улицу - их целая анфилада!
– служат неизвестно для чего, там, собственно, никто не живет. Большой зал в три окна, обставленный мебелью, обитой красным бархатом, зеленая гостиная, столовая с буфетом и полубуфетами, массивными, как саркофаги египетских фараонов, будуар хозяйки с веселенькими голубыми, штофными пуфиками и козетками - все это "мертвые души".
Каждая из этих комнат числится в списке, но в столовой никто не "столуется", в гостиной никто не "гостюет", в своем будуаре хозяйка никогда не бывает...
О, хозяйка так многообразно, многосторонне деятельна, что многотрудные занятия ее не укладываются в рамки не то что одной какой-нибудь комнаты, а и всей вообще квартиры. С утра до ночи хозяйка носится по всему дому - от погреба до чердака, - по двору, по обеим лестницам, парадной и черной, заглядывает в сараи, в дворницкую. Голос ее раздается неумолчно в самых разнообразных местах, скандалит она с упоением, прямо сказать вдохновенно.
В парадных своих комнатах мадам Софья Бурдес (муж называет ее "Зося") бывает лишь в исключительных случаях. Зато во второй половине квартиры той, что выходит окнами во двор, - там бурлит жизнь, клокочут страсти, пузырятся события, громыхают грозы - с криками, слезами, проклятиями и звоном пощечин.
Спит каждый член семьи ночью на своей кровати. Днем - где ему вздумается: на кушетках и диванах во всех комнатах (кроме парадных!). Точных часов еды почти не существует. Люди едят где хотят и когда хотят. Работают, читают, пишут, готовят уроки точно так же: где кто хочет. Приходя на урок, я иногда застаю всю семью за обедом в маленькой комнате, не имеющей определенного названия и постоянного назначения (я называю ее "беспрозванной" комнатой). Иногда семья обедает в полутемном кабинетике, где, случается, работает - что-то пишет и читает - сам глава семейства. Уроки мои и Гришины происходят каждый день в другом месте. То я с Маней занимаюсь в их - ТанинойМаниной- комнате, а Гриша в это самое время занимается с Таней в "беспрозванной" комнате, а назавтра почему-то наоборот.