Весна (Дорога уходит в даль - 3)
Шрифт:
Внизу, в вестибюле, толпа народу. Мамы, тети, родные, младшие братья и сестры. Все они полны гордости за нас - ведь мы победили все трудности и выдержали все испытания!
Тут и Барина бабушка Варвара Дмитриевна Забелина.
И "тетечка" Мели Норейко, по обыкновению разряженная пестро, как попугай. Рядом с нею - Манина мама, Бэлла Михайловна, скромно одетая, приветливая, сияющая радостью за обеих своих дочек: Маню и Катеньку Кандаурову. Как васильки во ржи, цветут добротой наивные глаза "Фиктории Ифан", Люсиной мамы. Ей нелегко "выводить дочку в люди" - она, труженица, горбом и мозолями
Еще спускаясь по лестнице, я вижу в толпе родных мою маму.
Давно ли, кажется, привела она сюда меня, десятилетнюю, экзаменоваться в первый класс? Я тогда поднималась вверх по этой лестнице и, оглядываясь на маму, оставшуюся среди других мам, видела, как в ее дрожащих от волнения руках трепыхаются ленточки моей детской шляпы... Сегодня рядом с мамой стоит Сенечка с громадным букетом поздней персидской сирени. Папы, конечно, нет - в этот час он в госпитале, - но вместо папы пришел дедушка, мой милый, несносный скандалист дедушка. Он разглаживает на обе стороны бороду и строго смотрит на всех окружающих: всем своим видом дедушка напоминает о том, что человек должен быть человеком, а не свиньей! Завидев меня издали, Сенечка машет мне букетом в знак приветствия.
И, наверное, дедушка делает ему строгое замечание:
– Букет у тебя не для того, чтобы ковырять им в чужих носах!
Толпа выпускниц с их родными выливается на улицу.
У подъезда института стоит вереница экипажей, колясок, пролеток, извозчичьих дрожек.
Снова объятия и поцелуи - это уже выпускницы прощаются друг с другом, обещают писать письма, обмениваются адресами, зовут друг друга в гости. Приглашений - тьма! Даже при желании невозможно поспеть всюду.
Хорошенькая Леля Семилейская садится со своей мамой в пароконную коляску. Очень элегантная и милая Маня Ярошинская - дочь владельца того шикарного ателье мод, где шили для мадам Бурдес бальный туалет, испакощенный потом кошками, - уезжает в красивой пролетке с английской упряжью.
– Звощик!
– визгливо зовет Мелина "тетечка" и важно громоздится с Мелей на узкое сиденье извозчичьих дрожек.
Обе - и тетя и племянница - пухленькие, кругленькие, как сладкие пончики с вареньем. На сытеньких личиках, словно сахарная пудра, сияет горделивое самодовольство: "Мы из выжших! Пусть нищие плетутся пешком, на то они и нищие. А мы можем себе позволить..."
У меня в голове толкаются неясные мысли: "А про Соню и ее маму папа сказал бы, что это "нужно помнить"? Вот про этот жестокий стыд за стоптанную обувь, за перелицованное платье?..
И про гордость Мели, тщеславящейся попугайным нарядом "тетечки", шикарным рестораном "папульки", возможностью не ходить пешком, а ездить хотя бы в измызганной извозчичьей пролетке?.. Да, да, это тоже надо запомнить! На всю жизнь!
Первый наш "визит" - на Шопеновскую улицу, к Гороховым. Со времени экзамена по алгебре сюда ходила только Маня - на свои ежедневные занятия с Досей Гороховой.
В подъезде, где живут Гороховы, Маня останавливает нас.
– Вот что!
– заявляет она очень решительно.
– Ни одного слова о том... Понимаете? Можете рассказывать, как кто сдал географию, как кто чуть не срезался по физике. Но ни геометрии, ни алгебры у вас не было. Понимаете? Не было!
– еще раз подчеркивает Маня.
Совершенно замороженные этим предисловием, мы входим к Гороховым с такими лицами, словно мы пришли на похороны.
Но хозяева так радуются нашему приходу, что мы сразу оттаиваем и перестаем торжественно пыжиться.
Горохов с интересом всматривается в каждую из нас, узнает, вспоминает разные смешные случаи, происходившие на его уроках в нашем классе. Конечно, он заставляет меня покраснеть, припомнив, как я заявила ему как-то, что "Яновской сегодня в классе нет"!
– А я уж тогда всех помнил, а про вас еще Юле и Досе рассказывал: "Есть в классе этакая Жанна д'Арк - не то девочка, не то мальчик, Яновская..." И Серафим Григорьевич вспоминает это так беззлобно и весело, что я снова обретаю равновесие и смеюсь вместе со всеми.
Но Люся Сущевская продолжает дичиться. Она и идти к Гороховым не хотела. А теперь сидит позади всех нас, словно прячется.
Но Горохов хитро сощуривается.
– Показалось мне это, - говорит он, обращаясь ко мне, - что вы тогда вдвоем приходили?.. Помните?
Еще бы не помнить! Умирать буду, вспомню, как Люська стояла тогда перед Гороховым на одной ноге, а я не знала, куда девать свои треклятые лайковые перчатки!
А Горохов продолжает вспоминать:
– Ваша спутница тогда меня даже испугала. Вдруг охнула, сорвала с ноги туфлю и убежала... Что это с ней было?
Все хохочут. А я говорю самым кротким и невинным голоском:
– Люсенька, это ведь ты тогда была со мной? Так объясни
Серафиму Григорьевичу. Он интересуется...
– Меля, - кричит вслед Люся, - приходи к нам! Я тебя угощу мексиканским блюдом тирли-тирли!
Меля, не отвечая, презрительно вскидывает голову. Извозчик трогается... Прощай, Меля!
Родные разошлись. Разошлись и все выпускницы, кроме нашей компании. Мы отсюда пойдем не домой, а с визитами.
– Прощай, институт!
– шутливо кричит Катенька подъезду, откуда уже больше никто не выходит.
Но дверь подъезда снова открывается. И из нее робко выскальзывает на улицу Соня Павлихина с чемоданчиком в руке.
Соня боязливо осматривается - ей непривычно очутиться на улице одной, без построенных парами девочек, без привычного конвоя: служителя Степы и классной дамы.
Увидев нас, Соня искренне радуется:
– Ох, хорошо, что вы здесь! А я уж горюю, что не простилась с вами!
– А там, в вестибюле, еще кто-нибудь остался?
Соня вдруг густо краснеет:
– Нет. Я последняя. Сейчас за мной моя мама придет. В Поневеж поедем...
Я понимаю - Соня нарочно выжидала, пока все уйдут. Тогда к подъезду подойдет Сонина мама. Она, наверное, дожидается где-нибудь за углом. Больше всего на свете Соня боится, как бы "они" не увидели ее маму.
Вдруг с лица Сони исчезает привычная маска пугливого зверька, в глазах зажигается радость.
– Мама!
– И Соня бросается навстречу торопливо идущей к институту невысокой, худенькой женщине.
– Мама!
Мать и дочь припали друг к другу, смотрят не насмотрятся одна на другую. Соня забыла обо всем: и о своем чемоданчике, который она поставила рядом с нами на тротуар, и о нас. Она забыла даже свой вечный страх, как бы кто, увидев ее маму, не понял, что они "бедные".