Весна Гелликонии (др. перевод)
Шрифт:
— Нет, отец, это человек крепкого закала. Он непременно поправится, если мысль о свободе дойдет до его сознания. Он много пережил. Не так ли, Усилк?
Заключенный пристально посмотрел на них. Его раздувшаяся почерневшая щека закрыла один глаз.
— Но он твой враг, Юлий, и останется им. Берегись его. Оставь его мне.
— То, что он мой враг — это моя вина. Я постараюсь загладить ее, и он простит меня, когда мы будем в безопасности.
Отец Сифанс вымолвил:
— Некоторые не прощают.
Пока они стояли неподвижно друг против друга, Усилк
— Отец, вряд ли я могу об этом просить. Почем знать, может, ты являешься одним из Хранителей. Хочешь ли ты вместе с нами уйти во внешний мир?
Глаза священника замигали.
— До моего посвящения в духовный сан я чувствовал, что не могу служить Акха. Однажды я пытался покинуть Панновал. Но меня поймали, потому что я был растяпой, а не дикарем, как ты.
— Вы никогда не забываете моего происхождения.
— Я всегда завидовал дикарям. И сейчас завидую. Но я потерпел поражение. Меня подвела моя природа. Меня поймали и стали обрабатывать, ну насчет того, как меня обрабатывали, я только скажу, что я тоже человек, но человек, который не может простить. Это было давно. С тех пор я пошел на повышение.
— Пойдем с нами.
— Я останусь здесь, мне нужно лечить раненую ногу. У меня ведь на все и всегда есть отговорка, Юлий.
Взяв с полки мелок, Сифанс набросал на стене схему побега…
— Это долгий путь. Вы должны пройти под горою Кзинт. В конце концов вы окажетесь не на севере, а на благодатном юге. Если вы попадете туда, то там заживете на славу.
Плюнув на ладонь, он стер со стены знаки и бросил камешек в угол.
Не находя слов, Юлий обнял старого священника и прижал его к себе.
— Мы отправляемся тотчас. Прощай.
С трудом заговорил Усилк.
— Ты должен убить этого человека. Убей его сейчас. Как только мы уйдем, он сейчас же поднимет тревогу.
— Я знаю его и верю ему.
— Это всего лишь хитрость.
— Какая к черту хитрость. Не смей так говорить об отце Сифансе. — Эти слова были произнесены с некоторым волнением, потому что Усилк шагнул вперед, а Юлий, протянув руку, преградил ему путь. Усилк ударил его по руке, и они некоторое время боролись. Наконец Юлий осторожно оттолкнул Усилка.
— Ну, пошли. Если ты можешь еще бороться, значит можешь и идти.
— Подожди. Я вижу, что мне придется довериться тебе, монах. Докажи, что ты говоришь правду. Освободи моего товарища. Его имя Скоро. Он работал со мной в пруду. Он заключен в камере 65. Кроме того, приведи моего друга из Вакка.
Поглаживая себя по подбородку, Юлий сказал:
— У тебя не то положение, чтобы сейчас чего-либо требовать.
Всякое промедление было чревато опасностью, но все же он чувствовал, что должен что-то сделать, чтобы успокоить Усилка, если хочет как-то договориться с ним. Из слов Сифанса стало ясно, что их ожидает трудный и опасный путь.
— Ну что же, Скоро, так Скоро. Я помню этого человека. Он был твоим связным?
— Ты все еще допрашиваешь меня?
— Ладно. Отец, позволь Усилку
По лицу Усилка скользнула улыбка.
— Это женщина. Моя женщина, монах. Ее зовут Искадор. Она — королева стрельбы из лука. Она живет в Боу, Боттом Эли…
— Искадор… Да, я знаю ее. Видел ее один раз.
— Приведи ее. И ей и Скоро мужества не занимать. Ну, а на что способен ты, увидим позже.
Сифанс потянул Юлия за рукав и тихо сказал на ухо:
— Извини меня, но я передумал. Я не хочу оставаться один на один с этим угрюмым и тупым типом. Бери его с собой. Уверяю тебя, я не покину эту комнату.
Юлий хлопнул в ладоши.
— Ну что ж, Усилк, мы уходим вместе. Я покажу, где ты можешь достать монашескую рясу. Наденешь ее, и иди за своим Скоро. Я пойду в Вакк и найду твою девушку Искадор. Встретимся на углу Твинка, там, откуда ведут два прохода, так что в случае чего можно будет убежать. Если ты и Скоро не придете, я уйду без вас. Для меня это будет означать, что вас поймали. Ясно?
Усилк невнятно проворчал.
— Тебе все понятно?
— Да, пошли.
Они покинули тесную комнату отца Сифанса и погрузились в темноту коридора. Скользя пальцами по стене, Юлий шел впереди. В суматохе и волнении он даже не попрощался со своим наставником.
Люди Панновала в то время были практичными людьми. Их не одолевали великие мысли. Главной их заботой было набить желудок. Но они все же проявляли интерес к рассказываемым иногда любопытным историям или притчам.
В просторном помещении, где располагалась стража и через которое проходили все приходящие в Панновал перед тем как попасть на Рынок, возле караульных помещений росли деревья. Их было немного и они были невысокие, но тем не менее это были настоящие деревья. В Панновале их ценили за редкость и за то, что они иногда плодоносили и давали урожай сморщенных орехов. Ни одно из деревьев не плодоносило каждый год, но каждый год то с одного, то другого дерева свисали орехи. Во многих из них были личинки. Матроны и дети Вакка, Гройна и Прейна съедали мякоть ореха вместе с личинками.
Иногда личинки сдыхали, когда раскалывали орех. Согласно поверью личинки умирали от шока. Они думали, что внутренность ореха была целым миром, а сморщенная скорлупа, в которой находился орех, была небосводом. И вот однажды их мир раскалывался. Они с ужасом обнаруживали, что за пределами их мира находился другой, гигантский мир, яркий и интересный. Этого личинки не могли вынести, и они испускали дух.
Мысль о личинках пришла в голову Юлия, когда он покинул тени и тьму Святилища. Он уже больше года не видел этого ослепительного мира, полного людей. Сначала шум, и свет, и беготня людей вызвали у него подобие шока. И в центре этого великолепного мира, полного соблазнов, была Искадор. Прекрасная Искадор. Ее облик был свеж в памяти, как будто он видел ее только вчера. Оказавшись с нею лицом к лицу, он понял, что она еще более прекрасна, чем он думал. Под ее взглядом Юлий стал заикаться.