Весна незнаемая. Книга 1: Зимний зверь
Шрифт:
– Слышали мы уже сию кощуну! – густым голосом сказал Зней, волхв Перунова святилища.
Выбравшись из толпы, он сразу показался огромен, как туча. Если бы не жреческий посох с бубенчиками, его можно было бы принять за воеводу – это был рослый и могучий мужчина с густой темной бородой и решительным лицом. Бросив на Щекату один презрительный взгляд, он дальше обращался только к князю.
– Никогда такого не было, чтобы Прямичев богов не почитал! Сколько лет стоит земля дремичей, сколько лет живет стольный город – таких напастей мы не знали. Беду на нас ветром несет. Из иных земель, а мы перед богами ни в чем не виноваты.
– Из каких иных? – быстро спросил князь. – Рароги? Заморцы? Речевины? Они на нас и в прошлое лето ходили, однако волки солнце не ели.
– Дайте я скажу! – Купец Нахмура, товарищ Хоровита, вылез вперед. Сейчас он казался составлен
– Чужих сыновей каждый на рать посылать горазд! – с жаром ответил Вестим. – А мне его боги не на то дали, чтобы я его нечисти в пасть пихал!
– А другим сыновья на то даны? – не сдавался Нахмура. – У меня двое, у Хоровита, вон, семеро, у воеводы Добромира вовсе один! Они для волчьей пасти рождены-выкормлены? А твоего медведя никто не побивал еще! Кому сила дана, с того и спрос!
Вестим ответил не сразу: на это совестливому человеку возразить было нечего. Свои сыновья каждому дороги.
– Княжич наш тоже не промах, Черный Сокол! – без прежнего ожесточения сказал наконец Вестим и кивнул на Байан-А-Тана. – Он уже однажды Зимнего Зверя одолел. Нет бы ему опять взяться…
Байан-А-Тан лишь усмехнулся под десятками обратившихся к нему взглядов. Усмешка вышла неуверенная и невеселая. Сейчас его лицо утратило обычную живость и сразу показалось очень некрасивым: смуглое, скуластое, с резкими чертами и крупным носом.
– Сокол-то наш только до девок ловкий… – проворчал себе в бороду воевода Добромир. В самом деле, при всей своей удали легкомысленный Байан-А-Тан с большим трудом представлялся на месте витязя из кощуны, одолевающего разную нечисть.
– Перун, не Перун – это все в решето против солнца видано! – проворчал Вестим. Сам он нисколько не сомневался в происхождении Громобоя, но сейчас было не время вспоминать об этом. – Чего там есть… это еще все в скорлупе. А вот ты, княже, сколько раз дремичей от напастей защищал, на кого же нам и надеяться, как не на тебя?
В ответ на эту похвалу князь Держимир помрачнел еще сильнее. Он и сам знал свою обязанность и не раз думал о том, как защитить Прямичев от разгулявшейся зимней нечисти. Думал с того вечера, когда Баян, обсыпанный по уши снегом и нервно хохочущий, примчался на своих тройках домой за полночь и со смехом рассказывал в княгининой горнице, как чуть было на санках не въехал в пасть Зимнему Зверю. И этот рассказ не дал Держимиру заснуть всю ночь, хотя сам Баян спал сладко, усталый и почти счастливый небывалым приключением. За неимением других виноватых Держимир делал вид, что сердится на самого Баяна, а думал только об одном: что делать? Это только в кощунах берут меч и выходят к Калиновому мосту дожидаться трехголового змея. Стоило ему упомянуть о чем-то подобном, как Баян, единственный собеседник для обсуждения сомнительных мыслей, издал короткий дребезжащий смешок и искоса поглядел на брата (у него это означало почтительное несогласие). «И как тебе это видится? – осведомился он. – Ну, берешь ты меч, вот выходишь ты…» И Держимир вообразил себя на заснеженном берегу Ветляны: темнеет, дует холодный ветер, насколько хватает глаз все бело, пусто, скучно. А он идет с мечом в руке, поглядывает сверху на лед и выкрикивает: «Снеговолок, а Снеговолок! А ну вылазь, биться будем!» Смешно и досадно. Князь Держимир не умел смеяться над собой, и от этого воображаемого зрелища ему стало просто противно.
– А что вам князь сделает? – подал голос воевода Добромир. – Это ж не личивины, не заморцы! Против Зимнего Зверя другая сила нужна! – Он махнул рукой в сторону Знея с посохом и Веверицы с клюкой. – Вот если бы был у князя меч Буеслава…
Князь Держимир бросил на него яростный взгляд, и воевода осекся, сообразив, что этим упоминанием ухудшил дело. Меч древнего князя Буеслава, который первым собрал всех дремичей под свою руку, хранился в княжеском роду несколько веков и считался оберегом всего племени. Рассказывали, что он был выкован из железа, которое упало с неба, из кузницы самого Сварога, и одно его
Князь Держимир гневно кусал губы, чувствуя, что со всех сторон на него направлены сотни тревожных, выжидающих, осуждающих взглядов. В хоромине было полутемно, тесно, душно, пламя перед Велесом неровно освещало лица. Женщины в платках, бородатые мужчины, старики, дети, молодые безусые парни – словно весь род человеческий собрался тут, спасаясь от чудовищ, и ждет защиты от него, Держимира Молнеславича, которого признает своим князем. А что он может сделать?
– К мечам еще руки нужны! – сказал наконец Держимир. Пошарив взглядом по толпе, он легко нашел Громобоя, как будто огонь очага постарался высветить его лицо. – Если Перун дал Прямичеву своего сына, значит, не напрасно. Завтра приходи ко мне. И пусть Зней спросит Перуна, для чего он тебя предназначил.
Громобой встретил его взгляд, но ничего не ответил. Теперь его лицо выражало мрачную замкнутость.
Огонь догорал. Родичи застуженных Костяником все еще сидели над телами, причитая и все не веря, что эти глаза больше не откроются. А остальные, собираясь кучками, стали понемногу расходиться. Дети чуть ли не спали на ходу, на лицах взрослых была равнодушная усталость: сегодня они уже не способны были думать о том, что ждет Прямичев завтра.
Любезна сидела возле Яровода, Хоровит собрал вокруг себя остальных детей, чтобы идти домой. Братья и сестры оглядывались на Яровода, но боязливо молчали, не спрашивая, что с ним и очнется ли он когда-нибудь. Почти все понимали, что он умер, хотя самые младшие по-настоящему не осознавали, что это значит. Отец потянул за рукав Веселку. Мимо нее просеменил старик Бежата, бормочущий себе под нос:
– Сын Перуна! Супротив такой нежити какой сын Перуна нужен! Смешно!
Рассвет подходил медленно-медленно, точно крадучись, да так и остался где-то за воротами, боязливо заглянул в Прямичев, а войти не решился. Но прямичевцы, не дожидаясь света, еще в сумерках разошлись по кузницам и мастерским. По общему молчаливому мнению, праздники слишком затянулись. И обошлись они дороговато: в городе набралось несколько десятков умерших, тех, кого Костяник застал под открытым небом. Не помогли им ни растирания снегом, ни горячая баня, ни заговоры. На каждой улице имелось по два-три двора, откуда теперь доносились погребальные причитания: по отцу, по матери, по молодому парню, по девушке, по ребенку… Собирая свою дань с города, Костяник не разбирал молодых и старых. Внизу у вымола, подальше от крайних домов, поднимались к небу столбы дыма от сжигаемой соломы, на которой обмывали покойников. Мужчины из пострадавших семей с утра уехали в лес за дровами, а в двух-трех местах на дальнем поле за городом, где среди княжеских курганов хоронили и простых прямичевцев, тоже дымили костры: счистив снег, огнем оттаивали землю, чтобы можно было выкопать могилу.
А те прямичевцы, кого эта беда миновала, спешили взяться за повседневную работу. Каждый в душе надеялся, что останутся позади эти недобрые праздники и их губительные чудеса растают, как дурной сон. С трудом, но все же годовое колесо перевалилось на новый оборот, самое трудное время позади, и солнце теперь смотрит на весну.
Перед полуднем на Велесовой улице зазвенели бубенцы и упряжь. Но домочадцам Хоровита было не до того, чтобы смотреть за ворота: мужчины с утра ушли готовить место для могилы, а в избе женщины провожали на тот свет Яровода. Тело уже обмыли и солому вынесли; на подростка надели лучшие праздничные рубашки, подпоясали цветным пояском и до пояса укрыли полушубком. Светлые волосы умершего расчесали, а лицо его было так светло и строго, как никогда при жизни. И собравшиеся соседки причитали, подхватывая одна за другой древний напев проводов: