Весна сорок пятого
Шрифт:
– Так. Мысли…
"Надо же, мысли… На дело идем, может быть, на смерть, а у него мысли!…" - сердито подумал Петр о себе.
И снова рванула мина, обдала каскадом воды. Сапер рядом вскрикнул, выронил самодельное весло и стал падать в воду. Петр мгновенно схватил его за ворот, потянул на себя.
– Ты чего?
Сапер навалился на него, промычал что-то невнятно.
– Весло!
–
Петр отодвинул тяжелое тело сапера, схватил весло, стал яростно грести.
На соседних плотах зашевелились, стали прыгать в воду.
– Лужин, гони плот назад! Быстро! Вперед!
– скомандовал Яковлев.
Люди бросились по воде к берегу, который внезапно возник смутной полосой в белой пелене. Бросились беззвучно по кипящей воде.
"А я - назад?" - с обидой подумал Петр. Но тотчас схватился за весло. В ладонь впилась заноза. Черт с ней! Он торопливо замахал веслом. Плот двинулся. Его начало сносить. Петр греб и греб. Стало жарко. На лице смешались пот и снег. Теперь уже кругом рвались мины. Одна угодила в соседний плот. Бревна встали дыбом, отлетевшей доской треснуло Петра по каске. Чуть не сшибло в воду. Он покосился на лежащего неподвижно на плоту сапера и еще яростнее заработал веслом.
Когда показался берег, Петр спрыгнул в воду и стал толкать плот руками. А навстречу уже бежали бойцы, торопливо карабкались на плоты. Усатые санинструкторы унесли сапера на берег.
Петр узнал в новом соседе бойца с испуганными глазами. Снег на его новенькой каске превращался в струйки и стекал с краев на испачканную шинель. Боец прилип к плоту, прямо-таки врос в него.
– Не боись!
– сказал Петр.
– Плот заговоренный. Фрицы в него не попадут.
– Он работал веслом, не чувствуя боли от занозы. Он понял, что все решает быстрота. Чем скорее он попадет на тот берег, тем меньше шансов искупаться в весенней реке. Хотя он и так мокрый с головы до пят, до нательной рубахи.
Едва показался берег, Петр спрыгнул в воду. Боец с испуганными глазами сполз вслед за ним.
– Тащи плот!
– крикнул Петр и ухватился за скользкое бревно.
Боец пыхтел за спиной.
Берег показался пустым. Лежало несколько убитых, своих и немцев, да к плотам, возникнув из-под земли, санинструкторы потащили раненых. Позже Петр понял, что они укрывались в воронке.
Тяжелых клали на притянутые поближе плоты. Те, что могли ходить, шли к плотам сами.
Петр присматривался к лицам, но своих не увидел.
Незнакомый лейтенант с круглой головой, на которой торчали стриженные ежиком черные, наверно очень жесткие волосы, дико поводил по сторонам взглядом узких, раскосых глаз, казалось, он пересчитывает своих бойцов.
"Потерял каску", - подумал Петр и тотчас приметил на земле каску. Он быстро поднял ее и протянул лейтенанту:
– Держите!
Лейтенант покосился на него,
– Она ж немецкая…
Теперь и Петр понял, что она немецкая.
– Надевайте. Все-таки каска.
Голова лейтенанта ушла в каску по самые глаза.
– За мной!
– крикнул он и побежал от реки, туда, где сквозь снежную пелену прорывались слабые вспышки.
Петр побежал вместе со всеми, надеясь отыскать свое отделение. Далеко они уйти не могли, судя по пальбе впереди. Здесь где-нибудь. Вот только там ли высадились, где в первый раз? Течение сносило.
Боец с испуганными глазами бежал рядом, какая-то невидимая связка держала его возле Петра.
– Давай, давай!
– крикнул ему Петр на ходу.
– И я заговоренный!
Они перескочили траншею, в которой, как и на берегу, лежали убитые. Навстречу кто-то полз, волоча неподвижную ногу. Петр узнал маленького усатого Елкина.
– Елкин!
Тот оттолкнулся руками от земли, сел. По грязному лицу протянулись светлые полоски. Елкин всхлипнул.
– Ногу, понимаешь… Далече берег?
– Рядом. Я помогу.
Елкин помотал головой.
– Доползу… - он скрипнул зубами.
– Застряли наши у второй траншеи. Петруха, диск у меня полный. И гранаты. Возьми.
– А ты?
– Возьми… - Елкин положил на землю диск и две гранаты.
Петр взял их.
– Бывай, Петруха.
Елкин лег на живот и пополз.
У бойца с испуганными глазами лицо было белым.
– Ты что?… Вперед!
– заорал Петр яростно.
– От своих отстал!
Откуда взялась эта ярость? От белого лица? Или от плачущего Елкина?
Боец шарахнулся от Петра и, вцепившись темными пальцами в автомат, побежал.
И Петр побежал следом. Рядом просвистели шальные пули. "Свою пулю не услышишь". Яковлев так говорил.
Петр бежал в полный рост, автомат болтался на шее, пальцы сжимали елкинские гранаты. А пули свистели. "Свою пулю не услышишь". Ярость клокотала в груди, от нее становилось жарко, она бросала ставшее невесомым тело вперед.
Кто-то крикнул рядом: "Ложись!" И то ли схватил за ногу, то ли сделал подножку. Петр шмякнулся плашмя на мокрую землю, граната, что была в правой руке, откатилась. Он хотел вскочить, но его придавили к земле.
– Остынь! Эдак и до Берлина добежишь, если штаны не потеряешь.
Рядом лежал Силыч.
Потом, когда в прорыв потянулись свежие войска, когда переправилась артиллерия и саперы навели мост, по которому переползли наши танки, когда полк Церцвадзе вывели из боя на короткую передышку и формировку, Петр мучительно силился вспомнить подробности боя и не мог.
Все было как во сне, как в тумане…
Снег сменился дождем…
Из амбразур дота вырывались клочки пламени.
Пули прижимали к земле. Силыч перевязывал голову командиру роты. Старший лейтенант мычал от боли и обиды.