Весна в Карфагене
Шрифт:
Солнце стало ослепительным. Мария отвела от него взгляд и занялась подпиливанием ногтей, она очень любила полировать ногти и всегда приводила в свое оправдание строки Пушкина: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей».
Хаджибек справился со своим гневом и раздражением, вернулся в машину.
Некоторое время оба напряженно молчали.
– Ну, я умоляю вас, графиня, вы должны мне сказать… – робко начал Хаджибек.
– Ничего я вам не должна! – сухо оборвала его Мария. – Ничего, ровным счетом. Я хотя и гадалка, но мне нужно высчитать все досконально. Я должна осмотреть
– Но они ставят условия…
– А вы тоже ставьте свои – кто вам мешает? Надо быть жестче – итальянцы это оценят. Вы ведь крупный банкир, а не официант в их пиццерии! – грубо польстила ему Мария.
– Да, да, конечно, – с удовольствием согласился Хаджибек. Ему очень хотелось быть крупным банкиром. – Но, графиня…
– А вы вели какую-нибудь параллельную работу с немцами? – спросила Мария.
– С немцами?.. Но ведь они союзники итальянцев? Я считал, у них общие интересы…
«Какой он провинциальный», – подумала о банкире Мария, а вслух сказала:
– У нас, у русских, есть пословица: «Дружба дружбой, а табачок врозь». – Сначала она с удовольствием произнесла это на русском языке, а затем перевела ему на французский. Получилось довольно близко к тексту.
– Хорошая мысль, – задумчиво сказал Хаджибек. – Графиня, я очень наивен…
– Вы? Какая прелесть – наивный банкир! Это что-то вроде крокодила-вегетарианца! – Она взглянула на него с лукавой усмешкой. Ее чуть раскосые, почти прозрачные на солнце глаза сияли неизбывной молодостью и отвагой фаталистки. – Ну что, мы едем в Бизерту или будем стоять здесь?
Хаджибек утвердительно кивнул, не в силах отвести взгляда от высокой, белой шеи Марии, от нежной ямочки под ее горлом.
– Господин Хаджибек! – в голосе графини прозвенел металл.
– Да? – Хаджибек смущенно отвернулся.
– Господин Хаджибек, если вы будете так меня рассматривать… Я пошлю вас к чертовой матери вместе со всеми вашими грандиозными планами!
– Простите, графиня, – пробормотал банкир, – я, конечно, для вас старик, но…
– Вы не старик, а цветущий мужчина. Но я для вас не женщина, а деловой партнер и только. Договорились?
– Да, графиня. Извините, графиня… А что вы делали на «Рено», если не секрет? – стараясь переменить разговор и как бы подводя черту под их нечаянной размолвкой, спросил Хаджибек.
– Разное, – тронув машину с места, миролюбиво отвечала Мария. – Сначала стояла на конвейере, крутила гайки, потом отгоняла авто на дальние стоянки-накопители и даже в другие города Франции – это была уже квалифицированная работа, за нее хорошо платили. Потом работала в той же системе «Рено», но уже на танковом заводе. Там делали танки, тягачи, трактора, самоходные дрезины для железной дороги. Я рассчитывала нагрузки танковых моторов, здесь наконец пригодились мои университетские знания. Вы ведь знаете, что я математик-прикладник.
– Глядя на вас, трудно во все это поверить, – философски изрек банкир. – Где вы, а где эти гайки, шайбы, тягачи, грязь и копоть? О, Аллах!
– Все это вполне нормально, – сказала
Дорога впереди выравнивалась в прямую линию километра на полтора, так что можно было позволить себе разгончик! Она обожала скорость.
– Это нормально. Когда у вас во Франции была революция, ваши тоже теряли все, а потом зарабатывали себе на кусок хлеба как могли. Например, они ехали к нам в Россию и служили гувернантками, учителями, поварами, парикмахерами, часовщиками, кем угодно, кто во что горазд!
– Да, – согласился Хаджибек, – революция – это мерзость, это сумасшествие народа.
– Что-то похожее на сумасшествие, это верно. Но ведь вы мечтаете о своей революции?
– Я?! – Хаджибек аж отпрянул к дверце. – Да вы что? Национальная самостоятельность – это совсем другое. Я мечтаю о разумной самостоятельности от Франции – только и всего. Большего и для меня, и для моей Тунизии не надо!
Какое-то время опять ехали молча.
Хаджибек думал о своем будущем деле с итальянцами. О, оно сулило ему миллионы! Думал о независимости своей любимой Тунизии, в глубокой тайне надеясь стать в ней первым лицом. А почему бы нет?
Мария вспоминала огромные цеха Биянкура [20] , запах жженой металлической стружки, бедность, в которой она жила, грубые приставания рабочих, танковую броню, которую почему-то она так обожала гладить своими чуткими пальцами, так любила припадать щекой к ее надежной стати.
– А вы ездили на танке? – прервал ее воспоминания Хаджибек.
– Конечно, ездила. Я ведь любопытная Варвара!
– А что такое Варвара? – спросил Хаджибек, очень не любивший, когда в речи его собеседников встречались какие-то незнакомые ему слова.
20
Биянкур – северное предместье Парижа, где располагались заводы группы «Рено».
– Любопытной Варваре – нос оторвали! – весело сказала Мария по-русски и тут же перевела поговорку на французский.
Хаджибек сделал вид, что все понял, – он не любил неясностей, не признавал их возможными для себя.
Солнце успело подняться достаточно высоко и сделалось маленьким, белым, ослепительно ярким, лучи его уже обжигали всерьез. Птицы и звери, люди и домашние животные по всей долине поняли, что окончилась для них ночная и утренняя благодать, что никому не будет пощады от злого зноя. Все живое стало прятаться по гнездам и норам, хорониться в расселинах и приямках – искать хоть какой-нибудь защиты, хоть какой-нибудь самой крохотной тени.
Вдали показалась Бизерта – белая и голубая – очень похожая на Севастополь.
Сердце Марии дрогнуло – вот она, ее юность… нищая и прекрасная, томительная, сладкая, жестокая от неразделенной любви.
– Земля! – первым крикнул кадет Николенька. – Африка!
Все, бывшие в ту минуту на палубе, бросились к стальному борту линкора смотреть на показавшуюся у горизонта светлую полоску суши. Все восторженно загалдели, закричали следом за юным кадетом:
– Земля!