Весна в Карфагене

Михальский Вацлав Вацлавович

Машенька продолжала стукать мячиком о стенку и напевать, а сама была заинтригована не на шутку: «Чего это они все такие расфуфыренные, и вообще что за тайны мадридского двора?»

Через четверть часа ситуация начала разъясняться. На корт явился лакей Мустафа и обратился к Машеньке не «мадемуазель Мари», как прежде, а сказал:

– Ваше сиятельство, ее высокопревосходительство и его высокопревосходительство просят вас явиться к ним в кабинет незамедлительно. Можно не переодеваться.

Машенька приставила ракетку к дощатой стенке, а один из мячиков забыла вынуть из широкого кармана белой плиссированной юбочки. Взглянула на Мустафу, с недоумением пожала плечиком в изящной тенниске и пошла

куда звали.

Мустафа проводил ее до приемной и церемонно откланялся. Дверь в кабинет генерал-губернатора была закрыта. Машенька постучалась и вошла. Картина, представшая ее взору, была удивительной: за овальным столом сидели Николь, губернатор, нотариус, Клодин и Франсуа, шестой стул визави от генерал-губернатора и между Клодин и Франсуа был свободен. Не вставая, губернатор указал Машеньке на свободный стул, она отодвинула его от стола и села так, как ей было удобно, чуть-чуть на отлете. Она сразу поняла, что затевается что-то по ее душу.

Воцарилась неловкая и вполне театральная пауза.

– Мари, – произнес наконец сам генерал-губернатор, – мы собрались по важному делу. – Он взглянул на Николь, ища ее поддержки.

Николь кивнула, она была в своем любимом алом платье, ее темно-карие глаза расширились от волнения, полные, красиво очерченные губы подрагивали. Машенька нащупала теннисный мячик в кармане юбки и крепко сжала, но он не поддался сжатию.

– Мари, – продолжал губернатор, переложил справа налево стопку бумаг, улыбнулся невпопад, как он обычно улыбался, когда не знал, что сказать или с чего начать.

Николь многозначительно молчала, глядя прямо в лицо Мари, торжественно и восхищенно.

– Мари-и, – голос губернатора пресекся от волнения. – Мари, я хочу посвятить тебя в курс нашего семейного состояния, чтобы ты знала все… Это для нас важно.

– Важно, – как эхо повторила Николь и облизала пересохшие губы.

– Франсуа и Клодин – они свидетели, – продолжал губернатор, – нотариус – это нотариус…

Машенька невольно улыбнулась и сжала мячик в кармане.

– М-да, нотариус – это нотариус, и в присутствии свидетелей он должен скрепить наши подписи, да… Итак, я хочу доложить, – перешел на военный лексикон губернатор, и можно было понять, что он справился с волнением и теперь ничто не выбьет его из колеи. – Да, я хочу доложить тебе следующее. Я и Николь в равных долях, согласно брачному контракту, владеем следующим имуществом: здание оперетты в Марселе, которое выкуплено нами семь лет назад и теперь сдается в долгосрочную аренду. Николь хотела оперетту – она ее получила. Пять доходных домов в Париже, все в центре. Алмазные копи в Родезии – они мне достались от бабушки – пока приносят небольшую прибыль, но их можно модернизировать, дело перспективное. Тысяча акров земли под Бордо, в основном виноградники, все сданы в управление арендатору. Макаронный заводик на севере Италии в случае необходимости в течение десяти дней может быть перепрофилирован в военный завод. Акции заводов «Рено» и «Ситроен», не очень много, но вполне прилично, дивиденды пока небольшие, но, на мой взгляд, оба конкурентных предприятия развиваются хорошо. Есть два причала на Сицилии, и куплена большая часть прибрежной полосы в самой Бизерте, где вполне возможно построить доки или гавань. Есть участки земли в Марокко, Алжире, Ливии, говорят, там может быть нефть, но пока только ищут. Есть и банковские вложения на сумму около пяти миллионов франков, в семи различных банковских группах, в том числе и в Швейцарии. Конюшни, дома, яхты в Марокко, в Тунизии и в Алжире – все это само собой.

– Так вы настоящий капиталист! – удивилась Машенька. – Я думала, вы генерал…

– Да, я не терял даром времени, но, поверь, это не в ущерб моей основной службе и

без использования служебного положения.

– Охотно верю. Но при чем здесь я, зачем вы мне все это рассказываете?

– А при том, что все это будет с сегодняшнего дня твое. Пока мы отпишем тебе ровно треть всего нашего совокупного состояния, но с правом наследования всего остального.

– Почему?

И тут вступила Николь.

– Мари, – сказала она глухо, – Мари, мы решили удочерить тебя. – Николь порывисто поднялась со стула, подбежала к Машеньке, стала перед ней на колени и зарыдала, стукаясь лбом о теннисный мячик в Машенькином кармане. Потом она вскочила на ноги, подняла Машеньку и, обхватив ее руками, продолжала рыдать у нее на груди. Она беспорядочно целовала ее плечи, шею и шептала как заведенная:

– Отныне ты моя дочь! Отныне ты моя дочь!

Губернатор тоже поднялся, а за ним и все остальные.

Наконец Николь выплакалась, и Машенька смогла отстранить ее от себя, можно сказать, оторвать. Она бережно провела Николь к ее стулу, усадила и только тогда сказала, отойдя к своему месту и взявшись за спинку стула:

– Мадам Николь, у меня есть мать, я не могу принять ваше предложение.

По лицу губернатора было понятно, что он чувствует себя в дураках. Он хотел что-то сказать, улыбнулся невпопад, но вдруг Николь выбросила вперед руку и прохрипела:

– Во-о-он из моего до… – И с ней случилась истерика, она стала бить кулаками по столу, что-то кричать…

Машенька вышла из кабинета. Потом она вышла из дома, потом из ворот усадьбы и пошла по белой известняковой дороге – как была, в белой тенниске с голубеньким кантом по краю широкого воротника, в белой плиссированной юбочке, в легчайших белых туфельках для спортивных занятий, которые сшил для нее с любовью старый мавр. Мячик в кармане мешал идти, раздражал, она вытащила его из широкого кармана юбочки и пошла, стукая им о дорогу и ни о чем не думая, – только бы поймать мячик, не всегда ровно отскакивающий от дороги, выбитой конскими и ослиными копытами, только бы не упустить его на землю. Она шла в сторону Джебель-Кебира, видневшегося вдалеке приземистым темным прямоугольником. Ее никто не остановил, потому что с Николь случился настоящий тяжелый припадок, пошла горлом кровь, и все пытались чем-то помочь доктору Франсуа, все что-то советовали, и теперь уже никому не было дела до несостоявшейся миллионерши.

Читаю Вацлава Михальского

Обнищали любимые реки, пересохли леса, в которых собирал по 300 белых до обеда и аукался с друзьями. Иных уж нет, а те далече…

Но остались любимые книги. И эту последнюю радость никто у меня не отнимет, не приватизирует.

За окном гудит холодный ветер, а у меня возле дивана светится ночная лампа, и я читаю Вацлава Михальского, друга юности, перед которым должен повиниться – я не представлял, какой он замечательный писатель…

Читаю «Весну в Карфагене» – роман о жизни белой эмиграции. Дочь адмирала, русская графиня Маша, отплывшая с эскадрой Врангеля из Севастополя… Зеленая закладка в книге Чехова, суфлерская таинственная будка, обклеенная папье-маше и пахнущая мышами…

И никаких реминисценций, привкуса вторичности.

Откуда у Михальского такая точность и свобода передвижения во времени, которое не прожил, в котором не был? Откуда он все знает? Ведь там на каждой фразе тебя подстерегает скованность, забытые особенности речи, имена и множество «коварных» мелочей, исчезнувших из жизни. Кажется, Томас Манн сказал, что образование к избранным приходит во сне.

Потом Михальский долго жил в Махачкале, да и в Москве он не прибился ни к одной литературной группе, особый склад души и неприязнь к публичной жизни определили его судьбу.