Весны гонцы. Книга 1.
Шрифт:
Глаша подсказывала внутренний монолог Натальи Степановны:
— Принесла нелегкая. Как бы его сплавить!
— «Извините, я в фартуке и неглиже… Мы горошек чистим для сушки», — сказала Алена.
— Может, догадается уйти? — вела Глаша внутренний монолог.
— «Отчего вы у нас так долго не были? Садитесь», — холодно предложила Алена.
— Ой, этот сплетник, пожалуй, на всю губернию ославит, что у Чубуковых плохо приняли! — подбрасывала Глаша.
И Алена заговорила с повышенной любезностью:
— «Хотите
Глаша зудела:
— Кажется, плотно уселся. Так прямо и ввинчивается в диван.
Алена разглядывала ерзавшего Женю.
Глаша вдруг с облегчением заметила:
— Ой, ведь он во фраке! Значит, едет по важному делу, к нам мимоходом, не засидится!
Обрадованная Алена воскликнула:
— «Вы, кажется, во фраке?.. Вот новость! На бал едете, что ли?»
— Чем еще подмаслить, чтоб скорее убрался? — вставила Глаша.
— «Между прочим, вы похорошели…» — отпустила комплимент Алена.
Взволнованные слова Ломова: «…Я решился просить вас выслушать меня… Конечно, вы удивитесь и даже рассердитесь, но…»
Глаша расшифровала:
— Ага, косилку приехал просить, для того и во фрак вырядился, дурень.
Алена спросила сухо:
— «В чем дело?»
— Продержит, как в прошлом году молотилку… Не дам, — решила Глаша, и Алена грозно произнесла:
— «Ну?»
В эту минуту она ясно ощутила, что ее Наталья Степановна — здоровенная, толстая тетка, а вовсе не тоненькая, как Галя из «Доброго часа». Встревоженная, повернулась к Глаше:
— Да! А в чем я буду играть?
И поднялась суматоха. Широкое платье Глаши позволяло подложить грудь и бедра, но оно и так было коротковато Алене, а еще поднимется на толщинки… Выпустить подол? Надставить?
Пока примеряли костюм, примчались Зина с Огневым, пошли, конечно, охи-ахи над Глашей, но оба тут же включились в дело. Зина взялась надставить подол и, чтобы платье не выглядело надставленным, сделать такого же цвета бантики к рукавам и у ворота. Теперь — чем надставлять? Надо же в тон платья.
Перебрали весь гардероб девушек, пришлось Алене пожертвовать свою блузку — другого выхода не было.
Зина принялась за шитье, репетиция пошла дальше.
И тут возник вопрос о распорядке концерта. Алене предоставили право решать, что играть первым — «В добрый час!» или «Предложение», но она растерялась.
— Успокоишься на «Добром часе», и потом легче пойдет «Предложение», — говорил Саша.
— Наоборот, сбагрить поскорее «Предложение», — возражал Джек.
— Нет, публика, если полюбит ее в Галине, то отлично примет и дальше, — поддержал Огнева Миша, и почти все согласились на этом.
Репетировать кончили только в четверть седьмого. Джек — он отлично рисовал и шел первым по гриму — был уже наготове. Все остальные волновались, лезли с советами и, конечно, мешали.
— Пошли вон! — наконец завопила Глаша.
Отдыхать
— Очень смешно получается: ты большая, а Женька маленький, — сказала Зина.
— Сыграть в один вечер такие разные роли: Галину и Наталью Степановну — это здорово! — заметил Олег.
— Память у нее чертова, — солидно похвалил Женя, — и темперамент…
Даже Огнев был к ней внимателен. Глаша строгим глазом наблюдала за всем и подсказывала:
— Сумочка на радиаторе, Алена. Да пусти ты ее к зеркалу, Евгений! Зинуха, платье — на плечики.
Концерт прошел, по выражению Глаши, «с блеском».
Бригаду провожали горячо и торжественно. Приехали комсомольцы из района, инструктор крайкома комсомола вручил грамоту «За отличную работу», сказал, что вопрос о молодежном театре будет обсуждаться на ближайшем пленуме. Артистам подарили букет из спелых колосьев, благодарили, приглашали приезжать.
Алена понимала, что ее успех — это победа больше всего Глаши. Но все говорили о Строгановой, чувство победительницы так и распирало ее. За кулисами дурачилась, острила, смеялась без удержу, а потом театрально бухнулась перед Глашей на колени:
— В общем, товарищ командир, победа организована вами. Ура-а!
И Глафире трижды прокричали «ура!».
Черной ночью крытая брезентом трехтонка увозила бригаду из «Цветочного».
Возбуждение спало, усталость брала свое. К тому же и разговаривать стало трудно: кроме обычного шума, ворчания мотора и лязга на ухабах, с присвистом вздыхал и хлопал от ветра брезент.
Алена сидела впереди у кабины, рядом с ней, как всегда, Олег. Глашу и Маринку устроили посреди машины на тюфяках. Лампочка-малютка у перекладины каркаса, державшего брезент, еле освещала людей, временами гасла. На скамье против Алены сидела Зина, с ней рядом — Огнев.
Перед самым началом концерта, уже готовая к выходу, в гриме и платье Галины, Алена вдруг почувствовала усталость, панический страх. Вышла неловко, тусклым голосом сказала: «Мальчики, как дела?» — и тотчас открытое восхищение Олега — Андрея, колючие слова и глаза Саши — Алексея раззадорили ее. Туман страха рассеялся, она ясно увидела знакомую дорогу, почувствовала, что сбиться ей не дадут, и пошла увереннее. Алена знала, и товарищи говорили, что последнюю — любимую — сцену объяснения с Алешей она — нет, оба они играли как никогда. И, как никогда, бушевали зрители. И впервые после конца отрывка она встретила не обычный огневский взгляд — плоский, словно обороняющийся, — а взволнованный, полный горячей нежности взгляд Алеши. Как-то он смотрит на нее сейчас и смотрит ли вообще? Да и какое это имеет значение? Так, просто интересно, что с ним вдруг случилось?