Весны гонцы. Книга 1.
Шрифт:
Темный румянец сквозь загар проступил на его лице, он взглянул на Алену с детской беспомощностью. И внезапно все для нее странно сосредоточилось на Саше. Она старалась ничем не проявить этого, быть спокойной, приветливой с незнакомыми людьми, пила чай, принимала участие в споре, возникшем почти сразу между Сашей и архитектором. Но важным стало только одно, то, чего никто не знал, кроме них двоих: все ее мысли, слова и поступки как бы зависели от Саши, а его мысли, слова и поступки — от нее. Они вместе беспощадно нападали на архитектора, доказывая, что
Но вдруг случайное замечание архитектора словно оторвало Сашу от Алены. Забыв о ней, он кинулся в спор об архитектуре. Он говорил, что игра в формы не создает стиля эпохи, колонны, с которых счистили красоту, — это попросту столбы, а прямоугольные отверстия вместо окон — не новаторство, что архитектор обязан как художник использовать то, что сегодня диктует целесообразность, и у гениев зодчества все было гармонично и непременно целесообразно, называл имена, неизвестные Алене, — откуда он это все знал?
Алене нравилась смелость и свобода его суждений, то, что он многое знает. Она видела, с каким интересом слушала Сашу Мария Алексеевна, на равных спорил с ним ее муж. А Сашка стоял, положив локти на верхние полки, и смотрел в окно горящими глазами, на нее ни разу не взглянул. Алена почувствовала себя обманутой. От обиды захотелось встать и уйти. Но Саша вдруг наклонился к ней:
— Ты не уснула?.. Что-то притихла?
Взгляд его горячей нежностью обдал Алену. Обида схлынула — он думал о ней, он чувствовал ее. Алена засмеялась, ответила задорно:
— Образования не хватает.
Мария Алексеевна, улыбаясь Алене, сказала:
— А я все думаю о вашем молодежном театре. Настолько это нужное, хорошее дело.
Разговор пошел о театре, о бригаде, о целине, о роли искусства в жизни. Алена вспоминала самые яркие эпизоды из поездки, чувствовала, что рассказывает занятно, для всех интересно. И Сашка опять был рядом с ней.
Они сидели вместе, не дыша, слушали старика Павла Егоровича. Он вспомнил, как в голодном Питере путиловцы задумали учить детей музыке. Долго ходили по разным учреждениям, им отвечали: «Мысль прекрасная, но подождите. Голод, разруха, враги кругом, а вы — о музыке».
— И решили мы — к Ильичу, — неторопливо говорил Павел Егорович. — Пришли — там все кипит — чистый муравейник. Время-то: самый тяжелый год — девятнадцатый. И секретарь Ильича тоже сказал нам: «Не время Ленина по пустякам беспокоить». А тут как раз Владимир Ильич сам и вышел: «Путиловцы? Заходите, заходите», — и рукой за плечо одного и другого подтолкнул. Объяснили мы наше дело. Глаза у Ильича повеселели, он быстро так повернулся — в углу кабинета за столиком какие-то товарищи сидели, он и сказал им: «Путиловцы хотят свою трудовую интеллигенцию создавать. Это же замечательно! А им советуют подождать годик-два! Только еще взяли власть в руки и уже думают о своей рабочей
На большой станции Алена с Сашей гуляли под мелким теплым дождем, говорили о своем театре. Казалось, никого вокруг не было. Саша смотрел на нее глазами Алексея и будто думал его словами: «Ты даже и вообразить не можешь, до чего же ты мне нравишься!»
Едва вернулись в купе, Саша подсел к Павлу Егоровичу, и Алена опять потеряла его. Разговор шел общий, но Саша думал не о ней: она была словно не нужна ему. Она замолчала. Он не заметил. Алена застыла от обиды, даже думать стало трудно, не то что говорить.
Почему так — она все время с ним? Могла участвовать в разговорах, быть внимательной к людям и ни на секунду не отрываться от него. А он?
— Кому билетики вернуть? — В купе заглянула проводница. — За чаек разрешите получить.
— Как? Разве подъезжаем? — спросила Алена так, словно произошло непредвиденное событие.
— Подъезжаем! — с шутливым торжеством провозгласил Саша и посмотрел на нее глазами Алексея.
Мысли ее как ветром расшвыряло. Она вдруг смутно ощутила, что с ней что-то случилось.
Все вокруг задвигались. Павел Егорович ушел в свое купе, Мария Алексеевна с мужем стали собирать вещи. Алена и Саша, чтоб не мешать им, вышли в коридор.
— Ты не рада, что приехали? — Сашины глаза не отрывались от Алены.
— Почему?.. Рада… — Она растерянно смеялась, думая о Глебе с непонятным чувством вины. — А ты опять будешь меня шпынять, подкусывать?
Саша повел плечами с веселым сочувствием.
— Кому много дано, с того много и спрашивается.
— Нет, ты ко мне придираешься. Ну почему?
— Потому, что ты мне небезразлична.
— Саша, будьте добры, помогите мне снять чемодан. — Мария Алексеевна смеялась, говорила что-то. Саша ушел. Мимо окна строем двигались высокие заводские корпуса, знакомое серое небо висело над ними.
— Не доверяет мне жена чемоданы. — Это сказал архитектор, рассматривая Алену.
Она постаралась улыбнуться.
— Вы принадлежите к типу женщин, в которых все, хоть немного, влюбляются. А ведь и не красавица.
Слова эти совершенно не тронули Алену. Вокруг суетились, одевались, громко разговаривали, она вдруг спохватилась, что ей тоже бы надо переодеться.
— Достань мне юбку на полке, — заглянув в купе, сказала она жалобно.
— С величайшим удовольствием. — Саша стоял на лесенке, она не видела его лица, но по голосу знала, что он улыбается.
Алена стала переодеваться, заторопилась — вагон уже подрагивал на скрещениях путей.
В коридоре было полно пассажиров, и Саша в плаще стоял у окна.