Весны гонцы. Книга 1.
Шрифт:
В конторе артистам показали генеральный план строительства — они теперь ясно представляли, каким будет поселок центральной усадьбы, где появятся оранжевые домики яслей и детского сада, как от них по восточному склону до белого здания клуба протянется парк, обнесенный живой изгородью — кустами остролистной курайской ивы. Где построят школу, как расположатся за речкой коттеджи поликлиники и больницы, как вокруг них и вдоль улиц поселка вырастут высокие раскидистые деревья маньчжурского ореха с его огромными лапчатыми листьями. Представляли себе, как колонны машин, полных отличного зерна, поплывут из «Цветочного» по гладкой, обсаженной тополями
Во все верилось — никто из цветочинцев не сомневался в своем будущем. Да и откуда быть сомнениям, если в этом «новорожденном» совхозе первый урожай уже перекрыл все планы?
В директора «Цветочного» Алена влюбилась сразу. Еще до знакомства она поняла, что директор здесь — лицо уважаемое. Слова: «Это Захарыча распоряжение» — прекращали дискуссии по любому вопросу.
Вчера на полевом стане, когда молодой начальник участка шутливо крикнул: «Смирно! Захарыч идет!» — Алена ждала, что из запыленного «газика» выйдет пожилой грузноватый дядя с военной выправкой. А вышла женщина лет за сорок, худощавая, стремительная в движениях, с неправильными жесткими чертами лица. Первое, что поразило в Фаине Захаровне Шуровой, — голос — мелодичное и сильное контральто. Потом Алена отметила улыбку, добрую и грустную, как у людей, много переживших. Вчера же на участке Алена слышала, что Фаину Захаровну не только за глаза, но и в глаза называют «Захарыч», поймала кем-то сочувственно брошенную фразу: «Здорова голова — не по женским плечам».
Вечером Зина, Глаша и Алена сидели у костра вблизи палатки, где их устроили на ночевку, пили чай, пахнувший дымком. И хотя разговор о любви с девушками — хозяйками палатки — завязался крутой и острый, Алена все поглядывала на тускло светившееся окно конторы. Наконец, боясь, что оно вот-вот погаснет и ей уж не удастся поговорить с Шуровой, она сорвалась и пошла прямо на свет. Словно разбуженная, сухая трава сердито трещала под ногами.
На крыльце конторы Алена приостановилась: может быть, Шуровой здесь и нет? А если есть, как начать? Зачем, собственно, пришла? И тут же услышала голос — Фаина Захаровна говорила громко, с паузами. Алена открыла дверь.
Первую узкую комнатку от второй отделяла дощатая перегородка, наполовину обшитая дранкой, с дверным проемом, но без двери. Густо пахло травой и соломой, в проем видна была стена конторы, сплошь заставленная образцами пшеницы, проса, кукурузы, подпиравшей потолок. Прозрачные тени метелок и колосьев, ломаясь, сплетались на потолке. Слабенький источник света находился невысоко в углу, скрытый перегородкой. Оттуда же, из угла, доносился взволнованный голос Шуровой.
— Подрубать молодой совхоз… Что? В интересах государства?.. Да, вы разбираетесь в сельском хозяйстве, когда булки с ветчиной кушаете! — крикнула она. — Вы же дали первоначальный план, настаивали на этих цифрах… — И, помолчав, сказала решительно: — Даже в Цека. Спасибо, уж как-нибудь совмещу. — Трубка со стуком легла на рычаг.
Алена нерешительно шагнула, пол скрипнул.
— Кто там? — почти крикнула Шурова.
Алена переступила порог.
Фаина Захаровна стояла за столом, держа руку на телефонном аппарате, вглядываясь в полутьму нетерпеливо и недовольно. «Летучая мышь» на табурете снизу освещала лицо женщины, смягчая резкие черты.
— Это я, — от смущения хрипло ответила Алена.
— Кто я? — сердито повторила Шурова, ладонью заслоняя глаза от света.
— Строганова… Из концертной бригады.
— А-а! — Шурова усмехнулась. —
Сама женщина и контора, где пахло полями, поразили Алену своеобразием. «Ничего не упустить и запомнить, запомнить, запомнить», — думала она.
— Молчать умеете? А то прогоню, — будто шутя, но и не шутя, сказала Шурова и взяла трубку. Что-то защелкало, кто-то отозвался. — Ната? Срочно дай Николая Петровича. Если нет в райкоме, найди. Позвонишь? — Она положила трубку. — Ну, что скажем? — Женщина сидела, тяжело навалясь на стол, глядела на Алену с легкой усмешкой, однако в глазах ее не было веселья.
— Случилось что-нибудь? — Алена с жадным интересом следила за Шуровой.
Фаина Захаровна вдруг выпрямилась и так стукнула небольшим смуглым кулаком, что все на столе дрогнуло, звякнул телефон, «летучая мышь» словно стрельнула и замигала с испугу.
— Одна сволочь — извините! — может развалить то, что создают сотни. И как угнездился в сельском хозяйстве — ни пришей, ни притачай. Кто-нибудь, конечно, подсаживал да тянул.
Алена подумала, что вот Шурова кричит и ругается, а голос ее все равно похож на звуки виолончели.
Не глядя на Алену, Шурова заговорила:
— Перевыполнение плана дает совхозу так называемый директорский фонд. Он в основном идет на строительство, благоустройство, культурные нужды. И нам, «новорожденным», этот фонд как хлеб.
— …И что? — невольно спросила Алена.
— Первоначальный план нам дали три тысячи девятьсот тонн зерна. Это мало, — сердито сказала Шурова, и Алене показалось, что у нее что-то сильно болит, но она старается отвлечься, скрыть боль. — Вот этот тип из краевого управления нежно так пел: «Вы люди новые, у нас опыт, мы целину изучили…» Словом, я, дура, сдалась, приняла план. — Шурова вынула из пачки, лежавшей на столе, папиросу, сказала мимоходом: — Все курить бросаю… Бросишь тут, черта лысого… Когда отсеялись, выдвинули мы свой план. Удалось вместо запланированных восьми тысяч гектаров засеять пятнадцать с половиной. Приехал этот «сахарный тенор», насыпал похвал, обещаний… Утвердили нам новый план: восемь тысяч двести тонн.
Алена подумала, что недослышала:
— Больше чем вдвое?
Шурова кивнула головой.
— Много, но реально. И вот четыре дня тому назад опять явился «сахарный», пел арии на все лады, а сегодня — хлоп! — этакая успокоительная бумага: «Сдать государству девять тысяч тонн».
Алена охнула.
— В разгар уборки, когда ничего уже сделать нельзя, — все больше горячась, говорила Фаина Захаровна, — вынь да положь неизвестно откуда восемьсот тонн. Мерзавец! Выходит: люди отлично работали, шли с перевыполнением, а пришли к срыву плана — представляете? И директорский фонд летит вместе с благоустройством…
Тоненько звякнул телефон, Шурова мгновенно сняла трубку, и Алена поняла, что у нее «болело».
— Алло! Да! Николай Петрович? Шурова из «Цветочного», — кричала она в клокотавшую трубку. — Слышишь меня? Об изменениях плана тебе известно? Так что они там, ошалели?
Театральной бригаде пришлось повидать немало колхозов и совхозов, где от уборочной горячки все, казалось, накалено до крайности, все раздражены, то и дело возникали недоразумения, перебранки, срывы, авралы. В «Цветочном», как и везде, чувствовалось напряжение, энергичный рабочий ритм, но при этом уверенный, устойчивый, напоминавший деевский.