Вести о гр. Л. Н. Толстом

Успенский Николай Васильевич

– То-то же! Смотри у меня, в другой раз не проповедуй, что люди рождаются на свет для того только, чтобы умереть голодной смертью или от «измождения плоти».

В восемь часов утра наш поезд благополучно прибыл в Москву.

– Эй, барин, барин, пожалуйте! – нестройным хором кричали извозчики, с изумительной удалью, один

перед другим, наезжая на пассажиров близ вокзала Московско-Курской железной дороги.

– В Хамовники! – сказал я.

– Один билетик, сударь… Уж и прокачу за первый номер… Останетесь довольны…

Я сел в пролетку и в скором времени очутился чуть не на самой окраине Москвы.

Дом, в котором обитал наш «бессмертный и гениальный» беллетрист, был в полном смысле «дореформенный» барский дом или, как выражаются наши крестьяне, «барские хоромы». Он примыкал к обширному саду и окружен был соответствующими барскому помещению надворными постройками, в числе которых была дворницкая, куда я счел необходимым зайти, чтобы узнать, принимает ли граф.

– По утрам они никого не принимают, – послышался голос из-за печки, – вечером приходите…

Но мне так хотелось повидаться со Львом Николаевичем, что я решился войти в самые «хоромы».

В просторной передней я не встретил ни швейцара, ни слуги и долгое время принужден был осматривать стены, мебель, большое зеркало и ведущую вверх лестницу, устланную коврами и украшенную тропическими растениями.

Но вот послышались чьи-то шаги… я вдруг увидал с апатичной наружностью лакея в накрахмаленной рубашке и во фраке.

– Что вам угодно? – небрежно отнесся он ко мне.

– Могу я видеть графа?

– Они утром никого к себе не принимают…

– Скажите им мою фамилию…

Апатичный лакей поднялся наверх и вскоре вынес следующую, отрадную для меня, резолюцию:

– Пожалуйте!

Поднявшись по лестнице, я прошел зал, увешанный картинами

в золоченых рамах, затем длинный коридор, по обеим сторонам которого сопровождали меня двери, напоминавшие меблированные комнаты. Но вот в самом конце коридора показалась коренастая фигура самого гр. Л.Н. Толстого, одетого в широкую блузу, подпоясанную ремнем…

– По утрам я никого не принимаю, – пожимая мне руку, сказал граф, – но вас без чаю не отпущу… Садитесь, рассказывайте, где были и что видели? Мы с вами давненько не видались… У брата Сергея не были?

– Я виделся с ним в Крапивне… Он мне и сообщил ваш адрес.

– Ну, о чем с ним толковали? – садясь в кресло, спросил Лев Николаевич.

– Все об вас… Вы для всего русского народа представляете какой-то неразгаданный сфинкс…

– Ха-ха-ха!.. Это превосходно! Ну, скажите, пожалуйста, за что нарекли меня сфинксом, когда я проповедую одни только евангельские истины? «Не сопротивляйся злу», например…

– Но в Евангелии, Лев Николаевич, этого не сказано, – возразил я, – да и физиология вам докажет, что даже обезглавленная лягушка старается лапой устранить от себя укол булавкой в силу рефлекса…

– Все это я знаю и все это читал… Скажите мне лучше вот что: отчего вы бросили должность сельского учителя?

– Оттого, что не хотелось пропагандировать или, лучше сказать, заражать молодое поколение вашими тенденциями…

– Вот как! Заражать?.. Какие же бактерии вы в них усматриваете?

– Во-первых, вы в своих творениях отстаиваете только свое личное счастье, а во-вторых, вы обстановили свое гнездышко такими нарезными орудиями, перед которыми спасовал бы наш неустрашимый генерал Скобелев… Возмутительней же всего то, что вы свое «личное» счастье прикрываете общественным благом.