Ветчина бедняков

Лобусова Ирина

— Идиотка! Действительно, ни на что не способная идиотка! Тебя презирала собственная сестра, а твой муж был рад сбежать с последней шлюхой, только чтобы тебя не видеть. Не видеть ничтожество, способное видеть только смех. В тебе нет ничего женского, только неспособность приносить хоть какую-то пользу и соображать. Ты очень странная. Зачем ты сюда приехала? Тебе лучше уехать обратно домой! Я устал терпеть то. Что у тебя никогда ничего не выходит. Устал терпеть твою глупость и твои неудачи. Это удивительно, что у тебя вообще был муж. Ты законченная неудачница по своему характеру. Ты вообще не женщина. Женщина должна заниматься вязанием, вышивать какие-то дурацкие цветочки, печь пироги, воспитывать детей, возиться с собаками и, в самом крайнем случае,

писать глупенькие дамские детективчики, пользуясь языком торговок с базара. Женские романчики про собачек и старушек, над которыми все смеются. Такие жалкие потуги на что-то должны тешить самолюбие мужчин. Вот что ценится в сегодняшней жизни! Только пошлость и хамство! А ты… ты стоишь передо мной так прямо, как будто не умеешь ломаться и гнуться. Но никому нет никакого дела до того, что у тебя на глазах кровь. Что ты плачешь кровью, и у тебя не осталось кожи. Кому нужна твоя окровавленная душа, израненная до последнего предела, и познающая этой болью смысл жизни. Такое не женское поведение может только раздражать! Ты ничего не добьешься, и сама это знаешь. Все это бессмысленно. Уходи. Уходи от меня подальше. Будет лучше, если ты уйдешь. Совсем.

И она пошла. Прямо вперед, не сказав ни единого слова. Просто ей нечего было сказать. Она шла вперед, не зная, куда идти, а в голове все плыл какой-то смутный, сумбурный образ. Разноцветная коробка из — под дорогого импортного печенья. Она шла и думала, что купить десять таких коробок, и Стасики сами понесут эти коробки из магазина, а их глаза станут точно такими, как у всех избалованных городских детей. Обязательно станут, потому, что они купит им не только печенье. Потом.

— Подожди! — он бежал, пытаясь ее нагнать, дыхание его сбилось, и ей вдруг показалось это смешно.

— Подожди! Мы должны спокойно вернуться вместе, отдохнуть, все обсудить. Я погорячился. Ну извини меня! Я не хотел тебя обидеть! Извини! Я отвезу тебя в город. Ты можешь остановиться, или нет?

Машина была там, где он ее оставил. Ровненько и тихо стояла неподвижной темной массой. Вокруг по — прежнему не было никого. Она обернулась: теперь он был какой-то растерянный, руки его тряслись… Но ей было его ни жаль. А потом…. Потом она сделала то. Что никак не могла объяснить. Позже она все пыталась понять, почему так сделала, но не могла. Это было. Как сон. Словно видение или галлюцинация. Она нагнулась и подняла с земли камень. Простой булыжник. Он даже весил немного. Потом размахнулась, и запустила булыжник прямо в машину, в стекло.

Взрыв был такой силы, что вылетели стекла в соседних домах. Все пространство вокруг наполнилось шумом и гарью. Тишину разорвал огонь. Друг на друга их отбросило ударной волной. Так они и пришли в себя, лежа крепко обнявшись, лицом в землю, так, будто любят друг друга. Вспышки пламени осветили его лицо. Оно было трогательным и жалким, как у ребенка. Там, где стояла его машина, догорал черный остов. Он вцепился в волосы и спрятал лицо в ладонях. 

Глава 32

Поселок Красново находился в 15 километрах от Южногорска. Это было самое настоящее село, в котором только недавно провели электричество, но не было ни канализации, ни воды. Воду брали в маленькой речке и в колодцах, которые были в каждом доме. Дома в селе были бревенчатые, кое-где сохранились соломенные крыши, а из жителей остались одни старики. Молодежь давно перебралась в города, поближе — в Южногорск и областной центр, и подальше — в столицу. В столицу перебралось очень много сельской молодежи. Собственно, именно такое село и стало столичным контингентом (потому, в свою очередь, столица и превратилась в село). В поселке Красново было много заброшенных, никому не нужных домов. Именно такой бревенчатый заброшенный дом возле реки они и заняли — с колодцем и запущенным огородом. Коренные жители приняли их радушно, документов не спрашивали и претензий не предъявляли. Он говорил о том, что в свой первый приезд в Красново одна шустрая бабка

даже успела ему рассказать, что хозяева дома давно померли — муж спился и пьяный в речке утонул, а хозяйка уехала в город и там тоже умерла, от воспаления легких, ее обратно в село вернули и тут похоронили. В этот забытый Богом поселок он привез ее после бешенной гонки по ночным переулкам, когда сзади догорали останки машины, а впереди маячил ужас попасться на глаза тем, кто станет бежать на пожар. Они бежали долго, страшно (в конце концов ей стало казаться, что у нее лопнет сердце), время расплывалось в наконец перестало существовать. Они бежали до того момента, пока не упали в какой-то подворотне (снова — друг на друга) и, поддерживая ее, он сказал:

— ты спасла мне жизнь.

Теперь его лицо было совершенно другим. В нем было и восхищение, и стыд, и растерянность, и отчаяние, и радость, и неверие, и благодарность (почти благоговение), и все это одновременно.

— Ты спасла мне жизнь. Я оскорбил тебя, причинил боль, а ты спасла мне жизнь. Никогда этого не забуду. Прости меня за все, прости, прости. Теперь мы вместе, в одной цепи — по гроб жизни. Мы в неоплатном долгу перед тобой, и я его заплачу. Серьезно, я заплачу. Теперь я сделаю для тебя все, что угодно. Ты можешь в это поверить. Теперь ты во всем можешь рассчитывать на меня.

Она была страшно занята тем, чтобы отдышаться, и не сильно-то обращала внимания на его слова. Потом, после некоторых раздумий (он дал ей на них время — потому, что продолжал болтать подобную чушь), она пришла к выводу, что. В принципе, правильнее будет с ним помириться. Пока он ей нужен. А потом… Наконец он задал более конкретный вопрос:

— Как ты узнала?

— О чем?

— ну, про машину. Я не знала. Я просто так сделала, а почему, не знаю. Не могу объяснить. Может, почувствовала. А может, просто хотела тебе отомстить, испортить машину. Вообщем, не знаю. И что теперь?

— В квартиру возвращаться нельзя. Есть одно место… — он вкратце рассказал ей о поселке. Потом сказал, что попробует достать машину. Купить у своего друга (сотрудника). Наврет, что свою разбил, когда возвращался из ресторана, и теперь боится неприятностей с ГАИ. Они вышли на какую-то улицу, оставив ее в подъезде на полчаса, потом вернулся на стареньких «Жигулях» — копейке и картинно распахнул перед ней дверь:

— Садитесь, мадам. Ваш лимузин.

Потом они заехали на его склад (закрытый базар), где долго рылись в ворохе китайских тряпок, подбирая для нее одежду.

— Между прочим, очень приличные вещи, — похвастался он, — товар этой фабрики в Кантоне продают во всех крупных амерканских супермаркетах! Я ставлю на эти вещи бешеннные цены. А ты получаешь все даром.

Но ей было не до тряпок, и она даже не посмотрела на вещи, которыми он набил две спортивных сумки. В Красново они добрались к рассвету. Уже начинало светать. С узкой речки поднимался молочный туман. Вид показался ей очень красивым.

— Откуда ты знаешь эти места?

— был проездом. Знаю, где заброшенные дома. Внутри дома были два деревянных топчана, несколько пустых ведер и подобие печки. Мебель, очевидно, разворовали. Внутри пахло плесенью и сыростью. Он отодрал доски с окон (к счастью, на окнах сохранились стекла) и, когда под потолком загорелась тусклая пыльная лампочка («прямо «Хилтон» — даже электричество!»), дом приобрел какой-то жилой вид. Она взяла одно из ведер (которое показалось ей наиболее чистым) и сказала, что помоет его в реке. Он удивился:

— В реке? Зачем?

— Хочу зажечь печь и согреть воды. Хочу отмыть с лица и волос всю грязь, одеть что-то из твоих тряпок и отправиться в клинику «Инфомед».

Он с размаху сел на деревянный топчан. Его глаза широко распахнулись:

— ты сошла с ума?!

— Нисколько! Быстрота теперь — наш единственный шанс. До того момента, пока те. Кто за нами следил и хотел отправить на тот свет, не понял, что их попытка провалилась и не вышел на наш след. Мы имеем всего несколько часов форы. А значит, нужно действовать быстро.